ДОКУМЕНТ №53. ПОКАЗАНИЯ АЛЕКСАНДРА ИВАНОВИЧА ГИППИУСА, ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА, БЫВШЕГО ГУБЕРНАТОРА ФЕРГАНСКОЙ ОБЛАСТИ. ЧАСТЬ 1-Я

ГАРФ Ф. 102. Оп. 125. Д. 130 ч.11. Л. 1-15. 

“Показания Александра Ивановича Гиппиуса, генерал-лейтенанта, бывшего военного губернатора Ферганской области, ныне в отставке”. 

А.И.Гиппиус изложил в документе свою версию событий 1916 года в Туркестане и прежде всего в Ферганской области в связи с расследованием дела о “реквизиции инородцев для тыловых работ”, которое было открыто в 1917 году Чрезвычайной следственной комиссией для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств (ЧСК). Эта комиссия была сформирована Временным Правительством, пришедшим к власти в результате Февральской революции 1917 года. Дело вела Следственная часть №4, которую возглавлял следователь В.В.Соколов.

Более подробный комментарий к этим показаниям представлен в статье В.И. ШВАРЦА “О ПОКАЗАНИЯХ “ГУБЕРНАТОРА С ГВОЗДЁМ”.

Ссылки на ЧАСТЬ 2 ПОКАЗАНИЙ и публикации о личности А.И.Гиппиуса и его роли в Туркестанских событиях 1916 года на нашем сайте – в конце данной статьи.

---

СМОТРЕТЬ ИЛИ СКАЧАТЬ ПОКАЗАНИЯ ЧАСТЬ 1-Я

Текст документа:

[1 л.] П о к а з а н и я Александра Ивановича ГИППИУСА, генерал-лейтенанта, бывшего военного губернатора Ферганской области, ныне в отставке, 61 года, православного исповедания, жительствующего в Петрограде, Литейный проспект 24, кв 31. По телефону можно звонить №113-84.

1

В Туркестанском крае я служил с июня 1906 по 25 февраля 1917 года, почти все время, с февраля 1907 года, в одной и той же Ферганской области, сначала на должности помощника губернатора, а с 8 марта 1911 года – на должности военного губернатора. Раньше, с 1886 по 1903 год я служил на консульском посту в Азиатской Турции, для чего имел подготовку, именно: после окончания курса в Михайловской Александрийской Академии и службы в 1-ой Л[ейб]-Г[вардейской] Артиллерийской бригаде я прошел еще 3-х летние курсы восточных языков при Министерстве иностранных дел в Петрограде. Я свободно объясняюсь на турецком языке, читаю и пишу на нем, знаком с персидским и арабским языками. Во время службы в Азиатской Турции я много разъезжал по Малой Азии и по персидскому Азербайджану. Эта прежняя моя 14-летняя служба на востоке послужила основанием Туркестанскому генерал-губернатору генералу Д.И. Субботичу для приглашения меня в первой половине 1906 года на службу в Туркестан, где мусульманское население составляет 96 % общего населения и говорит на языке тюркского корня, на столько близком турецкому языку, что грамотные туземцы свободно понимают газеты, издающиеся в Константинополе. Туземный язык Туркестана близок также и татарскому языку, так что многие туземцы выписывают себе газеты, издаваемые, например, в Казани и в Оренбурге.

Прослужив 10 лет в Ферганской области, я стал в довольно близких отношениях к местному, туземному населению, главным образом, вследствие успеха, какой сопровождал мои начинания по устройству в Ферганской области мелкого кредита по закону 1904 года. Ферганская область есть главнейшая по хлопководству в Туркестане. Ведение хлопкового хозяйства требует оборотного капитала, примерно 25 милл. рублей для 250 000 десятин хлопковых полей. Эта потребность в 9-ти месячном кредите удовлетворялась до моего назначения исключительно частным кредитом, [1 л. об] принявшим крайне разорительный для населения вид, из 60, 70 и даже 100 %, и даже свыше. С самого начала деятельности в должности военного губернатора, я обратил внимание на вопрос кредита, и мне удалось быстро наладить это дело, хотя пришлось преодолевать большие затруднения. Главным образом, препятствия возникали в политике Государственного банка, которым связано Центральное Управления Мелкого кредита. Большую поддержку мне оказал бывший Министр финансов В.Н. Коковцов. Государственный банк, давая предпочтение более краткосрочному 5-ти месячному торговому кредиту, придерживался по отношению к мелкому кредиту политики медленного и постепенного открытия ссудно-сберег[ательных] и кредитных товариществ, назначая при этом ничтожные суммы в основной и оборотный капиталы, тогда как запутавшиеся хозяйственные условия Ферганской области настоятельно требовали быстрого развития кредитного учреждения. За 6 лет моего управления удалось создать свыше [20] учреждений мелкого кредита с оборотным капиталом свыше 12 милл. рублей.

Я потому упоминаю об этом явлении, что туземному населению стало хорошо известно мое горячее участие в этом деле, а создавшиеся вследствие этого у меня тесные, личные связи с населением помогли мне впоследствии, во время начавшихся с июля 1916 года беспорядков, воздействовать на туземное население путем моих бесед с влиятельными представителями туземцев и путем воззваний остановить беспорядки и охранить в Ферганской области спокойствие. Эта работа моя и ее результаты дали мне возможность понять причины беспорядков.

2

Главную массу 2-миллионного населения Ферганы[1] составляют оседлые сарты. Низший класс у них – земледельцы и чернорабочие, средний класс – торговцы, высший – ученые. В Фергане до 3000 начальных школ и 16 средних или высших (мадрасы), где изучаются арабский язык и мусульманская юриспруденция, написанная на арабском языке. На эти высшие школы поступают молодые люди в возрасте 15-16 лет, оставаясь в школах по 15 и 20 лет, они живут там интернами. По окончании курса они занимают должности аглямов и муфтиев при народных судьях или идут в учителя (“ламулла”). Студенты называются “муллами”.

Сарты не воинственны – в этом заключается их национальная особенность. Фергана составляла прежде самостоятельное Кокандское ханство, но военным сословием, как и правящие династии были киргизы. Киргизы более воинственны, ученого сословия среди них совсем нет, они малорелигиозны: мусульманство насаждают у них ученые сарты. Сарты живут в теплой равнине, занимаясь земледелием, киргизы живут в горах, ведут полукочевой образ жизни, они отличные наездники и стрелки. Большинство населения – 60-70 % – сарты, меньшинство – киргизы. Сарты трудно сходятся с русскими, среди них совсем нет людей, прошедших русские школы, тогда как среди киргиз встречаются люди с русским университетским образованием. Все переводчики в Фергане, да и во всем Туркестане, – киргизы.

Для надлежащего понимания обстановки и внутреннего смысла возникших летом 1916 года беспорядков следует принять во внимание историю Ферганы, обусловленную, как ее географическим положением, замкнутом с трех сторон (на юге, востоке и севере) высокими горами, так и взаимные отношения двух главных населяющих ее народностей.

Фергана – древняя культурная страна, заимствовавшая сельскохозяйственную культуру (между прочим и шелководство) у китайцев. Имеется свидетельство одного китайского путешественника в VII веке по Р.Х., который отметил в своих записях поразившую его тщательность уборки [2 л.] полей. В этом веке она была завоевана арабами, которые утвердили здесь мусульманство. Замкнутая с трех сторон высокими горами, примыкающими на востоке к горному высокогорью Памиров, и открытая лишь с западной стороны (Ходженские ворота) она поставлена таким строением поверхности в условия, способствующие отдельному политическому существованию. Сведения о ханских династиях имеются с XIV-го века, когда воцарилась династия Бабера[2], который оставил Фергане своего наследника, а сам уехал в Индию, где от него же пошла династия в империи Великого Могола. Династии потом сменялись большей частью киргизские, и Фергана продолжала существовать как самостоятельное государство вплоть до покорения ее русскими в 1876 году.

Отличительной чертой истории Ферганы было отсутствие спокойствия и порядка: тянулась вечная война соперничествовавших между собой киргизских родов. Захвативши трон, новый хан начинал обыкновенно с завоевательных экспедиций или в сторону Бухары, или в сторону Ташкента. Так как такие военные экспедиции совершенно не отвечали миролюбивому духу земледельцев-сартов, то последним не приходится теперь воспоминать ничего радостного во всей их прежней истории. Эта черта разочарования в прелестях самостоятельного политического бытия очень ясно излагается в исторических книгах, которые стали в последние годы печататься на туземном языке. Таким образом, стремления к сепаратизму на почве исторических воспоминаний в Фергане не наблюдается среди самой многочисленной части населения, то есть оседлых сартов.

Можно, наверное, сказать, что если бы русская власть сумела сохранить те разумные начала управления, какие были заложены в Фергане, как и во всем Туркестане, первым генерал-губернатором К.П. Кауфманом, то нам не было бы с Туркестаном никогда никаких хлопот и забот. Начала эти выражались: 1) в самостоятельном местном самоуправлении населения и 2) на самостоятельности генерал-губернаторской власти по отношению к Петрограду. Один генерал-губернатор и пять военных губернаторов на пространстве, равном всей западной Европе, сводили дело больше к надзору, а не к управлению. При таких условиях местное самоуправление туземцев могло бы постепенно развивать свои самобытные формы.

Прежняя наша система управления оставила по себе в местном населении самые светлые воспоминания и никогда ни о каких беспорядках или восстаниях не было вначале слышно: отношения между туземцами и русскими были наилучшие.

Дело русского управления в Туркестане стало портиться по мере того, как разные министерства стали прибирать власть к своим рукам, сосредотачивая распоряжения в Петрограде и размножая на месте чиновников, отгораживавшихся по ведомствам. Значение генерал-губернатора было постепенно совершенно затерто, так что, например, последний генерал-губернатор А.В. Самсонов основательно жаловался в комиссии Харитонова, что он остался только начальником административно-хозяйственного управления. Каждое ведомство вело свою политику, не считаясь с генерал-губернатором. Соответственно было умалено и затерто значение военных губернаторов. На месте возникла острая борьба ведомств, и чем дальше, тем больше размножались местные управления, тем сложнее и сильнее сказывалась эта борьба.

При этом надо сказать, что министерства весьма ревниво охраняли [2 л. об] свое право назначать чиновников по своему выбору, т.е. по спискам, общим на всю Россию, так что не обращалось никакого внимания на подготовку лиц к специальной службе на окраине. Люди, попадая в новую для них обстановку, разумеется, не могли приносить вначале пользы, а часто приносили вред, тем больший, чем высшее положение занимали. Столь механическое отношение к назначениям и столь пренебрежительное отношение к интересам дела в особенности поражает, когда знакомишься с той тщательностью, которая проявляется, например, англичанами при подборе административного персонала в Индию, и с тою бережностью, какую они проявляют в деле сохранения для общей работы многолетнего, накопленного опыта службы. У англичан имеется особый корпус чиновников для службы в Индии, в него принимаются люди лишь по выдержании особого экзамена, причем требуется знание местных наречий, а затем из лиц, долгое время прослуживших в Индии, комплектуется статс-секретариат по делам Индии. Таким образом предотвращается дилетантство и создается аккумулятор опыта.

Наша система управления за последние года и порядок назначения лиц на службу по разным ведомствам имели огромное значение в возникновении в июле 1916 года и впоследствии беспорядков в Туркестанском крае, и в их истолкованиях. Временно исправляющим должность генерал-губернатора оказался генерал от инфантерии М.Р. Ерофеев[3], никогда ранее по администрации не служивший.

Большую роль, хотя и скрытую, сыграл прокурор Ташкентской Судебной палаты Г.В. Меллер, за три года до того прибывший в Ташкент из Вильны и совершенно не подготовленный к службе на окраине. Не меньшую роль сыграло Ташкентское Охранное Отделение, где начальником был вначале полковник Энгбрехт (переменивший затем свою фамилию на русскую Славин), а потом подполковник Волков – люди, совершенно не знающие Туркестана. К этому надо добавить, что Военным министром был генерал Шуваев, начальником [Главного] Штаба генерал Михневич и вообще ни в Главном Штабе, ни в Военном Министерстве не было начальствующих лиц, хотя сколько-нибудь знакомых с условиями Туркестана.

3

Внезапность телеграммы 29 июня 1916 года

Телеграмма от 29 июня 1916 года за подписью Министра вн[утренних] дел Штюрмера была получена в Ташкенте и немедленно же передана по телеграфу генералом Ерофеевым всем военным губернаторам с предложением прибыть ко 2-му июля в Ташкент для участия в особом совещании.

Генерал Ерофеев сделал при этом крупную ошибку. Вместо того, чтобы собрать сначала на совещание одних военных губернаторов, он сразу же созвал большое совещание из 70 человек, даже с участием представителей Кокандского Биржевого комитета. При условии такой гласности высказывание мнения было стеснено по главнейшему, основному вопросу: можно ли исполнять Высочайшее повеление на началах телеграммы М[инистра] Штюрмера и грозило ли это опасностью беспорядков. Эта сторона была весьма деликатна. Со своей точки зрения генерал Ерофеев был прав: он видно и мысли не допускал, чтобы Высочайшее повеление не могло быть исполнено.

Откинув этот основной вопрос, генерал Ерофеев предложил обсудить сразу же разверстку рабочих по областям в зависимости от [3 л.] площадей земли, занятых хлопковой культурой, так как имелось ввиду отнестись бережно к хлопководам.

В таком порядке мысли первое слово было предоставлено начальнику Управления Земледелия г-ну Абрамову[4], только что, всего за неделю до того приехавшему на службу в Туркестан из Иркутска. Он сейчас же распределил хлопковые площади.

Вопрос о возможности и своевременности набора рабочих совсем не ставился на обсуждение, а председатель только указал, что “Высочайшее повеление должно быть исполнено безо всяких рассуждений”.

Из четырех присутствовавших военных губернаторов трое утверждали, что набор рабочих можно произвести порядком, обычным для нарядов на натуральную повинность и только один возражал “Хорошо, если население даст рабочих, а если не даст? Что тогда делать?” Этот вопрос я ставил несколько раз и ни разу не получил ни от кого никакого ответа, председатель же генерал Ерофеев вообще ничего не говорил, только слушал.

Неправильное ведение совещания с предрешением главнейшего вопроса о возможности и своевременности набора рабочих повело к тому, что вскоре же оказалось, что не о чем и говорить, и через час все темы истощились.

Журнала заседания я не видел, его не подписывал, и что там было занесено, мне не известно.

Для того, чтобы представить свои возражения я остался лишний день в Ташкенте и 4 июля за № 45 подал генералу Ерофееву рапорт, приведенный ниже дословно

“По вопросу о способе сбора рабочих в Высочайшем повелении от 25 июня с.г. имеется указание лишь в виде ссылки на положение о реквизиции 3 августа 1914 года, а в дальнейшей части телеграммы Министра внутренних дел от 29 июня указано:
“Должностные лица инородческого управления на коих упадают ближайшие распоряжения по привлечению инородцев на указанные работы, лично ответственны за успешность наряда”.
При этом следует иметь ввиду, что 1) положение 3 августа 1914 года касалось главным образом не людей, следовательно способ взимания в случае несогласия добровольно отдать неодушевленный предмет или скот вытекал из самого понятия слова “реквизиция”, т.е. сводился к захвату силою; и 2) пределы власти туземных должностных лиц определены Туркестанским Положением и соответствующей инструкцией. Никакой иной власти по отношению к населению этим лицам не представлено. Следовательно, остается открытым вопрос, как же поступать в тех случаях, когда тот или иной туземец не пожелает идти в рабочие не потому, чтобы он просто не сочувствовал Высочайшему повелению или намеревался ему противиться, а потому, что свой наряд считает несправедливым или неправильным по сравнению с другими туземцами, которые будут обойдены нарядом. Поводы могут встретиться разные: он [3 л. об] единственный сын при престарелых родителях, тогда как соседняя многочисленная семья обойдена, другой туземец укажет, что он всю жизнь занимался умственным трудом (муллы, учителя) или торговлей и к земляным работам совершенно непригоден, и никакого ремесла не знает. Такие люди и действительно мало полезны для указанных в Высочайшем повелении целей. Если по таким соображениям наряд обратить главным образом на земледельцев и ремесленников (какие именно ремесленники и в какой пропорции желательно?), то вся тяжесть наряда упадет на беднейший класс, наиболее же образованные классы населения окажутся освобожденными, и это нарушит основную мысль общей повинности. При этом следует иметь ввиду, что никаких самоуправлений, кроме сельских сходов у туземцев не существует, предоставлять же сельским сходам сложную организационную работу, вытекающую из недомолвок телеграммы Министра вн[утренних] дел от 29 июня, было бы непрактично и даже опасно. К числу таких организационных работ относятся также вопросы: 1) о снабжении рабочих зимней одеждой и обувью и 2) о снабжении инструментами, обычными для туземцев.        

Регламентировать все важные в практическом отношении подробности, какие должны бы заключаться в полном законе, ныне, конечно, уже поздно, ввиду потребованного быстрого сбора рабочих, а потому мне кажется выручить дело из трудного положения может одна мера: надо тонко определить размер ПЛАТЫ, о которой упоминается в пункте 2-м телеграммы Министра вн[утренних] дел. В таком случае условия реквизиции ближе подойдут к обычным для населения условиям наряда на работы по натуральной повинности, когда люди более состоятельные или непривычные к физическому труду нанимают себе заместителей, и тогда тяжесть повинности распределяется равномерно между всеми классами. Если Правительство назначит плату ничтожную, то и состоятельные классы не смогут нанять добровольцев-рабочих, но если плата будет приближаться к обычной для чернорабочих, то 1) расширится контингент желающих поступить в рабочие отряды и 2) настроение рабочих отрядов будет содействовать их охотному следованию в места работы. Без объявления размера платы я опасаюсь, что дело не пройдет гладко. Было бы, мне кажется, также полезно, если бы Правительство разрешило выдать каждому рабочему с момента его приема в партию, некоторый аванс в счет будущей заработной платы, например, хоть 25 рублей для покрытия расходов или оставления семье”.

Приведенных, представленных мною генералу Ерофееву возражений против возможности безболезненно осуществить Высочайшее повеление от 25 июня на основании только одной явно неправильной телеграммы Штюрмера было бы вполне достаточно даже и малоопытному начальнику-администратору для того, чтобы приостановить исполнение на месте впредь до выяснения сомнений: но, как потом оказалось, г. Штюрмер чрезвычайно торопил генерала Ерофеева исполнением Высочайшего повеления и генерал Ерофеев был этими наседаниями г. Штюрмера поставлен, так сказать, под гипноз страха, что он может оказаться повинным в неисполнении Высочайшего повеления, если станет возражать г. Штюрмеру. В этом случае сказалась административная неопытность генерала Ерофеева: власть и значение генерал-губернатора он свел просто к передаточной инстанции и как его торопил г. Штюрмер, так и он стал торопить военных губернаторов. На приведенный свой рапорт № 45 я получил от генерала Ерофеева ответ, что [4 л.] вопрос о размере платы он передал в Петроград, мне же предлагает поскорее объявить населению о Высочайшем повелении, приступить к составлению списков рабочих и т.д., указания же мои об опасности предоставлять неорганизованному туземному населению разрешать те вопросы, которые должны бы быть определены в точном законе, остались безо всякого внимания.

По моему мнению, не только предоставлять такую работу населению, но и объявлять населению Высочайшее повеление было опасно именно потому, что оно заключало в себе лишь один голый принцип, нисколько не разъясненный телеграммой Министра вн[утренних] дел 29 июня.

Создалось такое положение: объявлять о предстоящем наборе рабочих было опасно потому, что был назначен точный возраст рабочих от 19 до 31 года, когда 1) метрик у мусульман нигде нет; 2) посемейных списков нигде нет, 3) под объявленный возраст подходят как раз все обучающиеся муллы – люди умственного труда, явно непригодные к земляным работам и 4) не объявлялось никаких правил, кого следует освобождать от повинности и кого именно привлекать.

К этому присоединилась уже совершенная путаница: в телеграмме г. Штюрмера объявлялось, что “должностные лица инородческого управления, на которых упадают ближайшие распоряжения по привлечению инородцев по обязательному наряду на указанные работы, лично ответственны за успешность наряда”, между тем в Туркестанском крае никаких инородческих управлений не существует; и совсем, следовательно, нет и должностных лиц инородческого управлений. Спрашивается: кто же должен был проводить в исполнение Высочайшее повеление? Это было совершенно невозможно исполнить и, кроме путаницы и беспорядков, ничего иного произвести не могло.

Правильность такого соображения вскоре подтвердилась на практике. Когда Военный губернатор соседней Самаркандской области генерал-майор Лыкошин по прямому приказанию генерала Ерофеева сделал распоряжение об объявлении туземному населению Высочайшего повеления 25 июня и телеграмме Штюрмера от 29 июня и непосредственное исполнение такого распоряжения взял на себя лично. Ходжендский уездный начальник полковник Рукин приказал для этого собраться представителям туземного населения, то 4 июля в назначенный им час он увидел перед собой вместо представителей населения огромную толпу туземцев, крайне возбужденную. Толпа выслушала объявления, а затем сомкнулась вокруг полковника Рукина и его убила. После того она стала буйствовать, но выступила прямо на путь восстания: перерезала телеграфные провода, сняла на 30 верстах железнодорожный путь, сожгла две ж[елезно]дор[ожные] станции, сожгла ж[елезно]дор[ожный] мост и т.д.[5]

Тем не менее генерал Ерофеев продолжал под влиянием настоятельных телеграмм г. Штюрмера требовать от меня, чтобы и я выступил с объявлением Высочайшего повеления и телеграммы Штюрмера, одновременно спрашивая меня, какие меры общего характера считаю я полезными для проведения в жизнь Высочайшего повеления.

Я ответил следующей телеграммой 7 июля [1916 г.]  № 464:

“Самой главной и действительной мерой общего характера считаю исполнение условия, изложенного в моем докладе [от] 4 июля № 45, именно: объявление точного размера платы и выдачу задатков, без чего, по моему мнению, опасно объявлять населению о реквизиции. Следует обратить внимание, что беспорядки [4 л. об] в Ходженте возникли вслед за объявлением губернатора без соблюдения означенного условия. В настоящей реквизиции важен только набор рабочих, денежная же сторона должна почитаться для нас делом второстепенным. Между тем стремясь [к] экономии [на] расходах, мы рискуем осложнениями, которые обойдутся нам во всех отношениях дороже, нежели проблематическая польза от набора недовольных рабочих. В Ферганской области я не выступлю ни с какими объявлениями впредь до разрешения вопроса по моему докладу [от] 4 июля № 45″.

Казалось бы, требование мое было вполне разумно: к числу несообразностей телеграммы 29 июня Штюрмера надлежало отнести также обещание Правительства, что работы будут производить “за плату”, однако два слова “за плату” есть только принцип, который при проведении в жизнь мог дать противоположные результаты, в зависимости от того, какое содержание вкладывалось в этот принцип: и три копейки в день равносильно даровому труду, и объявление такой “платы” грозило беспорядками, а три рубля в день вполне разрешало вопрос на началах вызова добровольцев-рабочих. Если же плата была объявлена в один рубль в день, то можно бы[ло] бы добиться от сельских обществ доплаты еще одного рубля, так чтобы получилась нормальная плата в два рубля в день. Если бы этот лишний рубль добавить из общественных сумм или распределить особым сбором на всех по разверстке, то и получилась бы общая повинность при самых благоприятных и приемлемых для выполнения условиях найма. Это был коренной вопрос и самое практическое его разрешение. К несчастью я столкнулся в лице генерала Ерофеева с совершенно неопытным администратором, который не мог оценить всей важности поставленного мною вопроса.

Вот какой ответ я получил от генерала Ерофеева вечером того же дня 7 июля [1916 г.]

“464.  Я уже сообщал депешей 590, что по вопросам платы, задаткам и другим будут даны указания дополнительно. Поэтому предварительно вырешения точных данных по указываемым Вами вопросам, Вам надлежит безотлагательно ознакомить население с сущностью Высочайшего Повеления, дабы оно было умело подготовлено к восприятию сего Повеления. Объявление о сем туземному населению [в] смысле широкого разумного освещения его указывалось Вам [в] депешах 564 и 568. Поэтому прошу теперь же безотлагательно выполнить все то, что разновременно было преподано Вам на исполнение Высочайшего повеления 25 июня, ныне уже распубликованного во всеобщее сведение. Долгом считаю присовокупить, что на Вас и чинах областной администрации лежит ответственность за своевременное успешное выполнение указанной реквизиции. 618 Ерофеев”.

Если принять во внимание, что во всех телеграммах за №№ 590, 564, 556 и 568, на которые сделаны ссылки, ровно никаких практических указаний дано не было, а все указания состояли в таких же общих, ничего не значащих фразах как и в этой телеграмм вроде ” …надлежит безотлагательно ознакомить население с сущностью Высочайшего Повеления, дабы оно было умело подготовлено к восприятию сего Повеления”, то станет ясно, что [сам] генерал Ерофеев сам не знал, чего он, собственно, требовал от военных губернаторов, как не знал[и] этого ни военный министр Шуваев, ни Министр внутренних дел Штюрмер. Высочайшего повеления нечего было понимать и нечего было никому растолковывать, ибо вложить в его принципиальную формулу, внутреннее содержание – была задача, поставленная трем министрам, полученная же телеграмма [от] 29 июня за подписью Штюрмера не могла считаться исполнением этой задачи потому, [5 л.] что вместо конкретных указаний, заключала в себе только один принцип “за плату” и указание, на кого возлагается “ответственность”, причем как было сказано, ответственность возлагалась на таких должностных лиц, каких на месте вовсе не существовало, как не существовало в Туркестане никаких “инородческих управлений”.

Спрашивалось: что же оставалось делать военному губернатору, который два раза письменно заявлял, что объявлять населению при таких условиях Высочайшее повеление и телеграмму 29 июня Министра внутренних дел опасно и указывал уже на примере возникших уже в соседней Самаркандской области беспорядков именно вследствие объявления одних принципов, вносивших только смуту в умы населения?

При этом надо было принять во внимание, что кроме уже указанных выше дефектов, телеграмма Министра Внутренних дел (точного объявления возрастов от 19 до 31 года, когда не существует ни метрик, ни посемейных списков, а под эти возрасты подходит наиболее фанатичный, но и наименее пригодный для черной работы класс обучающихся мулл), самое время для приведения в исполнение Высочайшего повеления было выбрано чрезвычайно неудачно: в туркестанском, субтропическом климате июль месяц есть самая страдная пора, когда хлопковые поля требуют очередных поливов: пропуск срочной поливки означает гибель урожая. А в довершение беды, как раз 20 июня начался 28-дневный мусульманский пост “ураза”, когда мусульмане остаются целый день без пищи, физически утомлены, а нравственно бывают настроены в религиозном отношении фанатично.

Если бы людям, хорошо знающим все эти местные реалии, поставить задачу создать в Туркестане беспорядки, то нельзя было бы выбрать более подходящее для того время, как конец июня месяца, и нельзя было сделать иных, более раздражающих распоряжений, как распоряжения, исходившие от Штюрмера, генерал Шуваева и генерала Ерофеева. Это не есть мнение, которое я позволяю себе высказать только теперь, полгода спустя после государственного переворота, я то же самое докладывал начальнику Главного штаба 6 сентября 1916 года, за полгода до государственного переворота. Мало того, я два раза писал об этом начальнику Азиатской части в ноябре 1916 года и начальнику Главного штаба в январе 1917 года. Все письма хранятся в деле Главного штаба.

По закону после двукратных возражений, подчиненный обязан исполнить приказание начальника, но ответственность за последствия ложится уже не на подчиненного, а на начальника.

После ответной, вышеприведенной телеграммы от 7 июля № 618 генерала Ерофеева, я исполнил его приказание и спешно распорядился, чтобы начальники уездов объявили туземному населению Высочайшее повеление и телеграмму Штюрмера, со своей стороны я обратился к населению со следующим воззванием, впоследствии отпечатанном и помеченном 10 июля [1916 г.]:

“Государь император в 25-й день июня месяца сего года повелел привлечь к земляным работам в тылу действующей армии инородцев русского государства, которые до сего времени остаются избавленными от несения службы в войсках.

Это высочайшее повеление должно быть беспрекословно исполнено.

Во избежание неправильного понимания смысла означенного Высочайшего повеления, считаю полезным дать следующие разъяснения: [5 л. об]

Туземное население привлекается к участию не в военных действиях, а только к земляным работам позади действующей армии, для исправления дорог, мостов и тому подобное, то есть к таким работам, к каким население привыкло и в мирное время, работая у себя дома. В заботах о том, чтобы туземное население не расстроило своих хозяйств от отвлечения рабочих рук от полевых работ, Правительство постановило брать не всех молодых мужчин, а на первых порах приблизительно одного работника из каждого пяти дворов. Если бог даст, война скоро окончится, то в дальнейшем наборе не будет надобности.
Из каждых пяти дворов один рабочий будет взят или по его доброму желанию, или если охотников не найдется, то по жребию, причем если кто из вынувших жребий все же почему либо не сможет пойти, то имеет право поставить вместо себя заместителя, как это ныне делается при нарядах по натуральной повинности. При этом надо иметь в виду, что Правительство старается облегчить положение остающейся семьи тем, что каждому принятому рабочему будет дана за работу плата. Размер платы пока не определен, но будет потом установлен. Кроме того, рабочие на все время работ поступают на полное содержание казны. При таких условиях потребное количество рабочих окажется совсем легким для населения Ферганской области.
Даю туземному населению добрый совет отнестись к призыву нашего государя императора с радостным чувством сынов нашей великой родины и помнить, что в победе русского оружия заключается залог счастья и благоденствия и для туземцев, дабы после победы, которую одержат русские войска, и ферганские туземцы могли с честной совестью сказать: мы честно исполнили повеление государя.”

Каждому практическому деятелю должно быть ясно, что такое воззвание не есть серьезный акт управления, а есть, собственно, пустословие, потому что основное требование от каждого акта управления состоит в том, чтобы поставленная цель не внушала ни малейшего сомнения в действительности средств к её достижению, тут же ставилась серьезная задача, а способы её разрешения выражены в общих, принципиальных терминах: “жребий”, “плата”. Но этих пустот никак нельзя было ничем заполнить раз [потому], что не было издано правил применения реквизиции, как это требовалось Высочайшим Повелением 25 июня.

В моем воззвании с намерением не было упомянуто о “возрасте” рабочих, так как этот пункт телеграммы Министра внутренних дел способен был только вызвать смущение в умах туземцев по причинам, объясненных выше (отсутствие метрик и посемейных списков, подходящий возраст обучающихся мулл). Таким образом я сделал все возможное, чтобы ослабить впечатление тревоги от телеграммы Штюрмера. Генерал Ерофеев остался весьма доволен текстом моего воззвания и, как он лично говорил, рекомендовал мое воззвание как прекрасный образец всем остальным военным губернаторам.

Генерал Ерофеев ожидал благих результатов от объявления населению Высочайшего повеления и телеграммы Штюрмера, на самом деле произошло то самое, чего я так опасался и о чем я тщетно два раза предупреждал генерал-губернатора. Вот в какую форму стали выявляться дальнейшие события.

Уездный начальник или полицмейстер объявляет населению, что на следующий день утром в таком-то часу должны собраться на таком-то месте пятидесятники для выслушивания Высочайшего повеления о наборе рабочих. [6 л.] Это приказание не исполняется: в назначенный час являются пятидесятники, но только не одни, в количестве какой-нибудь сотни, как следовало бы, а позади них стоит огромная, в несколько десятков тысяч, толпа туземцев, уже недовольная и возбужденная. Когда к толпе подъезжает уездный начальник или полицмейстер, то толпа начинает гудеть, поднимает руки и кричит “не надо, не хотим, не дадим”. При такой обстановке, разумеется, нельзя читать Высочайшее повеление и телеграмму Министра внутренних дел, содержание Высочайшего повеления уже известно всему населению из агентской телеграммы, которая была напечатана во всех газетах. Собравшееся население начинает обступать уездного начальника или полицмейстера, и им приходится думать только о том, как бы не пасть жертвою раздраженной толпы по примеру ходжентского уездного начальника, убитого толпою[6] при таких же условиях в соседней Самаркандской области.

Затем с 9 июля я стал получать от уездных начальников и полицмейстеров телеграммы, можно сказать, тождественных по редакции, потому что обстановка возникавших беспорядков была тождественная.

“Согласно распоряжения сего числа, приказав собраться населению для выслушивания Высочайшего повеления, телеграммы Министра внутренних дел и пояснения к ним, я нашел огромную, возбужденную толпу, которая не дала мне говорить, а сама кричала. Как я ни старался успокоить толпу, она все более и более возбуждалась, стала бросать камнями в полицейских. Убито столько-то полицейских-туземцев, столько-то аксакалов-туземцев и т.п. Были вызваны войска, которым пришлось прибегнуть к действию оружием. Оказалось, столько-то убитых, столько-то раненых. Толпа рассеялась, порядок водворен, такой-то уездный начальник”

Такие телеграммы стали получаться, начиная с 9 июля ежедневно с местными вариациями: в Андижане 9 июля огромная толпа собралась по ближайшему почину нескольких сотен обучающихся мулл, вышедших из мечети Джами и приглашавших народ к протесту. В Капинской волости Наманганского уезда толпа собралась на вид мирная и стала требовать от волостного управителя возвращения составленных списков рабочих, и в тот момент, когда волостной управитель выдал списки, толпа их подожгла и тут же убила волостного управителя. В городе Наманган огромная толпа требовала уничтожения списков, стала наседать на уездного начальника, а когда были привезены пулеметы, то мусульманки-женщины набросились на пулеметы и хотели ими завладеть: здесь было наибольшее количество убитых и раненых, до 50 человек, главным же образом ярость толпы обращалась не против русских, а против своих же мусульман: аксакалов, пятидесятников, городских старшин, т.е. тех, кто составлял списки рабочих. В городе Маргилане толпа, явившись на зов полицмейстера, вместо одних пятидесятников, убила двух аксакалов, двух полицейских-туземцев и еще несколько человек, рассеялась сама собою ранее, чем успели прискакать из города Скобелева (в 8 верстах) казаки, беспорядки длились всего 10 минут. На станции Серово был сожжен дом сельского старшины. В Араванской волости Кокандского уезда был убит волостной управитель. В Алтынкульской волости был убит волостной управитель. И так далее. За время с 9 по 15 июля беспорядки стали видимо разгораться, я получал телеграммы беспрерывно, каждый день, иногда по 4-5 телеграмм за раз. Получалось впечатление, что поднялась все мусульманская чернь одновременно, и в то же время поступили тождественные известия из соседних областей: из Ташкента, из Самарканда где беспорядки принимали вид прямого восстания. [6 л. об]

3 Объяснение беспорядков.

Для меня и для всех уездных начальников было совершенно ясно, отчего произошли эти первые беспорядки: они возникли вследствие необдуманного, поспешного, несвоевременного и вообще неумелого проведения в жизнь Высочайшего повеления от 25 июня. Ближайшим образом было заметно совершенно неумелое, торопливое руководство со стороны генерал-губернаторской власти, сведшей свою роль к механической передаче приказаний, исходивших из Петрограда от Штюрмера, военного министра и Главного штаба, причем генерал Ерофеев добавлял от себя только одни фразы общего, так сказать, канцелярского содержания: “…примите меры, на Вас лежит ответственность, населению должно умело разъяснено Высочайшее повеление…” Требовать “умелого” или “толкового” разъяснения того Высочайшего повеления, разъяснить которое должны были прежде всего сами министры, а без таких разъяснений никто этого Высочайшего Повеления не понимал, значило, разумеется, прикрывать свою ответственность пустыми фразами. К этим общим, бессодержательным фразам стали вскоре же добавляться другие приказания, весьма содержательные, но возбуждавшие во мне удивления своей явной, если можно так выразиться, несообразностью и непониманием создавшегося положения. Я имею ввиду приказания господина Ерофеева “о разработке плана карательных экспедиций”. Спрашивается: как же можно было составлять “план карательных экспедиций”, когда явно поднималось все население с обращением своего раздражения против своих же туземных должностных лиц, которых оно обвинило в неправильности составления списков рабочих, именно в том, что волостным управителям, сельским старосты, аксакалы и туземцы-полицейские освобождали от повинности любого туземца за крупные взятки, доходившие до 1000 рублей с одного туземца. Возникшие беспорядки были только наглядным, конкретным на месте проявлением пропуска в тех правилах набора рабочих, выработка которых была возложена Высочайшим повелением от 25 июня на трех министров: Внутренних дел, Военного и Земледелия[7]. Раз это в телеграмме от 29 июня Штюрмера не было указано, каким именно способом производить набор рабочих, беспорядки являлись логическим, неизбежным следствием. Никакие “планы карательных экспедиций” не могли заменить собою отсутствие правил набора, а грозили только подлить масла в огонь. Это было совершенно ясно. В возникновении беспорядков были виноваты в первую голову три министра и во вторую голову – местный генерал-губернатор, который свел свою роль управления к простой передаточной инстанции. Генерал Ерофеев, конечно, только по своей совершенной неопытности в администрации, не знал, что ему, даже не только как генерал-губернатору, но и просто как должностному лицу, закон предоставляет в чрезвычайных обстоятельствах право действовать независимо от указаний министров, когда дело идет о государственной пользе. И статья 340 Улож[ения] о нак[азаниях уголовных и исправительных] и статья 243 Свода воен[ных] пост[ановлений] в отделе о превышении власти ясно и точно утверждает такое право за каждым должностным лицом и военным начальником. Вопрос водился только к тому, что он должен был взять решительные меры “на свою ответственность”. Он это не сделал и в этом заключается его ошибка.

Я рассуждаю так теперь не потому, что имею возможность подать свое мнение в Чрезвычайную следственную комиссию полгода спустя после государственного переворота. То же самое я неоднократно писал в своих донесениях и до после государственного переворота, и даже в самый разгар беспорядков, еще в июле 1916 года. Мало того: я не только писал, но и тогда же, в июле 1916 года стал действовать в Ферганской области так, как обязан был действовать генерал Ерофеев в Туркестанском крае по отношению министров: усмотрев вред для общественных и государственных интересов от приведения в исполнение распоряжений своего начальства, я и стал действовать в отмену и вопреки получаемым мною приказаний и тем сразу же успокоил Ферганскую область мерами мирного управления. [7 л.] Эту сторону своей деятельности я поясню выписками из своих донесений, которые я посылал Генерал-губернатору с копиями начальнику Главного штаба.

1) Телеграмма 11 июля 1916 года № 49

Сегодня 11 июля я прибыл утром в Коканд, где получил сведения:
1) в ночь на 10-ое июля толпа напала на сельского старшину селения Яны-Курган в 16 верстах от станции Серово;
2) в Алтынкульской волости Андижанского уезда толпа убила волостного управителя; 3) в Намангане сегодня, в понедельник, были беспорядки: убито 12, ранено 38.
В Коканде мною были собраны наиболее влиятельные туземцы, которым я подробно объяснил смысл Высочайшего повеления, встретил с их стороны полное сочувствие и желание оказать мне содействие к восстановлению порядков. Беспорядки они объясняют неясностью условий набора, причем определение возрастов было понято, как обязательный набор без льгот. Как другую причину беспорядков они называют слишком быстрый темп распоряжений, который не дал населению время одуматься и понять, при том все это делалось во время поста “ураза” перед праздником Байрама. Затем, третья причина в том, что население не верит разъяснениям, а убеждено, что говорят про набор рабочих, а на самом деле производится набор солдат. Сегодня ночью выезжаю в г. Чуст, где положение напряженное”.

2) Телеграмма 13 июля 1916 года № 53 начальнику Главного штаба[8]

По моему мнению, основная причина беспорядков заключается в одной несомненной крупной административной ошибке общего руководства из Ташкента. Эта ошибка, по-видимому, пока не отразилась среди туркменского и киргизского населения остальных областей; но среди сартов Самаркандской и Ферганской областей дала логически неизбежные печальные последствия. Ошибка усугубилась неясными, противоречивыми, излишне поспешными распоряжениями категорического характера. Теперь область находится в сильном возбуждении, причем, по-видимому, центры волнения лежат в Ташкенте и Самарканде. Объезжая теперь область, мне уже удалось наладить начало благоприятного нам течения среди туземцев. Эту работу необходимо продолжать и, по моему мнению, мой уход отсюда в такую минуту может отразиться лишь пагубно на успокоении области. Совсем наоборот, я ходатайствую о предоставлении мне независимости действий от Ташкента и прямых сношений с Главным штабом. Беспорядки, вероятно, будут еще некоторое время продолжаться, но беру на свою ответственность, если только мне дадут свободу действий, усмирить область и выполнить высочайшее повеление от 25 июня.

Приведенная телеграмма требует пояснения. Она служила ответом на сделанное мне предложение отправиться на Кавказ для занятия поста помощника генерал-губернатора, и я находил, что покидать область в такую критическую минуту нельзя. Затем, тогда мне не была известна переписка по поводу набора, происходившая между генерал-губернатором с одной стороны и Штюрмером, и генералом Шуваевым – с другой, так что явные неправильности распоряжений я относил к генерал-губернатору, допуская, впрочем, что во всяком случае он обязан был перерабатывать получавшиеся им из Петрограда распоряжения, раз что было ясно, что таковые не соображены с местными условиями. Важнейшей же ошибкой генерала Ерофеева я считал спешный созыв им многолюдного совещания 2 июля с участием в столь деликатном деле представителей Кокандской Биржи, причем на обсуждение совсем [7 л. об] не ставились основные вопросы о возможности выполнения Высочайшего Повеления 25 июня при явно недостаточной телеграмме 29 июня Штюрмера, о своевременности приведения в исполнение набора в разгар мусульманского поста, о выработке правил набора.

Чем беспорядки развивались больше, тем стали явственнее сказываться недостатки руководительства; главным образом вреден был необычный спех, объяснившийся лишь впоследствии тем, что Штюрмер необычайно торопил генерала Ерофеева. В виду явной невозможности провести спокойно набор рабочих, генерал Ерофеев остановился на мысли провести его силою, а в случае несогласия населения – действовать карательными экспедициями. Такого распоряжения уже никак нельзя было возможно ни оправдать, ни понять его целесообразности именно потому, что все туземное население стало сопротивляться: это был бы уже не набор, а гражданская война, которая бы потребовала бы массы войск на усмирение населения и на сопровождение недовольных рабочих отрядов к сборным пунктам; да и после отправки и прибытия рабочих на место, они составили бы не помощь для русской армии, а только тягостную обузу. При отсутствии каких-либо правил набора, его никак иначе нельзя было разумно осуществить как на началах добровольного поступления в рабочие отряды. Во всяком случае общественная и государственная польза требовала сначала испытать такой прием, а уже потом, если бы число добровольцев оказалось далеко недостаточным, перейти к системе всеобщей повинности с выработкою для сего особого закона или, в крайней мере, подробных правил с изъятиями и льготами для некоторых категорий мусульман. Все такие соображения мною представлялись и генерал-губернатору и в Главный Штаб, и, наконец, стали мною даже проводиться в жизнь вопреки поспешным и торопливым, категорическим приказаниям относительно разработки планов посылки карательных отрядов. Это усматривается из следующих телеграмм:

3) Телеграмма 17 июля 1916 года № 58 начальнику Главного штаба[9]

Туземные власти разбегаются, спасаясь от кровавой расправы бесчинствующего народа. Положение грозит стать критическим от быстро развивающихся событий. Есть несомненная опасность, что волнение, использован[ное] фанатиками, разгорится на почве религиозной и политической. Между тем, я на основании своей 10-летней службы [в] Фергане оцениваю положение так, что весь верхний слой туземного населения остается нам верным, но не имеет организации и способов воздействия на взбунтовавшуюся чернь. Очень может быть, что [в] верхнем слое есть слепые фанатики. Спасти положение может только сильная, ничем не ограниченная, компетентная власть. Ввиду наступления завтра праздника Байрама я распоряжусь тут в зависимости от требования минуты. Прошу объявить область на военном положении, предоставить мне соответствующую власть. Употреблю все усилия вывести Фергану из смуты мерами убеждения и разумного управления, однако обстоятельства, вероятно, потребуют репрессий в виде разрушения целых селений или даже кварталов города с отобранием земель [в] казну. [В] этом смысле я уже выпустил свое обращение к туземному населению и свои угрозы приведу [в] случае надобности в исполнение. Надеюсь быстро, вероятно, [в] месячный срок усмирить область, а после усмирения и после вывода отсюда лишних войск берусь осуществить высочайшее повеление мирными средствами разумного управления. А в настоящее время хлопковые поля требуют быстрого налажения мирной жизни. № 58. Г. Андижан. [8 л.]

4) Накануне 16 июля [1916 г.] мною была отправлена [Туркестанскому] генерал-губернатору телеграмма № 56, в копии сообщенная начальнику Главного штаба

«После моей телеграммы № 496, которою я просил о спешности и экстренности распоряжений, я сего 16 июля ввиду наступления через день праздника Байрама, крайне опасного в смысле беспорядков во всех городах и селениях области, исход политического значения каковых трудно даже оценить, вступил в Андижане своей властью для исполнения насущных функций главноначальствующего и спешно заготовил и выпускаю во многих тысяча экземпляров свое воззвание к туземному населению, толкуя высочайшее повеление 25 июня так, как я понимаю его сам, совсем не руководствуясь тою частью Ваших указаний, исполнение которых считаю опасным в смысле предупреждения дальнейшего разгорания беспорядков. Копия настоящей телеграммы послана одновременно в Главный Штаб для доклада, в случае надобности, Государю Императору.”

5) Телеграмма 17 июля [1916 г.] из города Андижана № 59 [Туркестанскому] генерал-губернатору

От участковых приставов Андижанского уезда продолжают поступать донесения о бегстве туземных властей, спасающихся от кровавой расправы взбунтовавшейся черни. Последние донесения из других уездов я еще не читал, будучи занят в Андижане составлением и печатанием второго моего воззвания к туземному населению. Верхний, влиятельный класс туземцев, видимо, относится сочувственно к моему воззванию, где повторяется то, что я говорил туземцам на словах и раньше. Во всяком случае я сделал все возможное, дабы мерами убеждения и угрозами наказания предупредить вспышку общих беспорядков на празднике Байрам в селениях и в городах. Этого сильно опасаются все уездные начальники, кроме Ошского, ибо киргизское население отнеслось к вопросу о наборе рабочих иначе, чем сартовское. Сегодня я послал в Главный Штаб телеграмму с просьбой о спешном объявлении Ферганы на военном положении и предоставления мне права главноначальствующего.”

6) Телеграмма 18 июля № 65 из города Андижана начальнику Главного Штаба

Набирать рабочих силою при выяснившемся явном нежелании идти охотою, причем неудовольствие создано ошибкой русской же власти, по моему мнению, нецелесообразно, очень вредно для той цели, с какой было издано высочайшее повеление, и бесполезно для охраны русского престижа. Войска нужны на фронте, [нельзя] занимать их ловлей недовольных рабочих, которых пришлось бы потом охранять в пути от побега и назначать конвой для надзора во время их работы. Принудительный сбор рабочих поведет в тупик, из которого нет выхода. Ввиду сего я решил вопрос иначе, именно: в печатном обращении [к] туземному населению и многочисленных беседах с почетными представителями объявил, что в высочайшем повелении 25 июня сего года совсем не было указано о наборе рабочих силой, а предполагалось, что охотников найдется так много, что мы отберем лучших и пошлем на фронт и что я до сего времени [8 л. об] вполне уверен, что охотников найдется больше, чем надо, однако, при условии, что предварительно будет выработан порядок призыва охотников Для сведения докладываю, что я два раза письменно предупреждал генерал-губернатора об опасности применять [в] жизни голый принцип высочайшего повеления от 25-го июня без наполнения этого принципа конкретным содержанием и предупреждал его о могущих возникнуть народных волнениях, но получил [в] ответ категорическое предписание исполнить приказания. Прошу также справиться о переписке моей [с] самаркандским губернатором, [в] копии, отправленной мной еще до начала беспорядков в Фергане начальнику Азиатской части. Сегодня почтой посланы в Главный штаб 10 экз. распространяемых мною воззваний”.

7) Телеграмма начальнику Главного Штаба от 18 июля № 66

Мое воззвание к туземному населению начинает, по-видимому, давать благоприятные результаты. Наступают признаки успокоения. Сегодня в Андижане первый день праздника Байрама, население нарасхват разбирает мои воззвания. В главной мечети, откуда еще недавно выходила бунтующая толпа мулл, сегодня по собственному желанию мусульман совершено молебствие о здравии государя императора и пожелание побед русскому войску. Сейчас узнал по телефону из Скобелева, что и туда не поступило новых тревожных донесений из области. Если мои наблюдения над причиною как будто начавшегося успокоения верны и есть результат увещания лиц, слушавших в течение последней недели мои объяснения и разъехавшихся по селениям для распространения моего толкования высочайшего повеления как оно повторено в моих воззваниях, то следует обождать объявлением об военном положении: быть может, волна бунта пойдет на убыль. Тогда излишние войска я попрошу убрать из области и приступлю к осуществлению высочайшего повеления, пока лишь в части разработки порядка и правил набора. Это было бы большим счастьем, о котором я сейчас, [в] 12 ч. дня 18 июля, имею еще недостаточные данные мечтать. Как только выяснится малейшая перемена, немедленно телеграфирую.

8) Телеграмма от 19 июля [1916 г.]№ 67 Туркестанскому генерал-губернатору из гор. Андижана

“19 июля 7 часов утра. Мои беседы с почетными представителями принимаются, по-видимому, сочувственно. Распространяемое мною воззвание действует, видимо, благотворно для окончательного суждения надо, однако, выждать. Наблюдается как будто поворот на успокоение. Первый день праздника Байрама прошел спокойно, но безлюдно. В Балыкчинскую волость пригородного участка города Андижана начинают возвращаться туземные власти. За истекшие сутки никаких происшествий не было. Повернуть бунтовской дух сразу на успокоение и воодушевление, конечно, нельзя, но наблюдающееся спокойное затишье подает надежду на возможность обсудить с населением способ осуществления Высочайшего повеления. После многих прежних бесед с туземцами мною намечается следующий план действий для набора и организации рабочих партий. Прежде всего, начну это дело во взбунтовавшихся волостях, однако не силою оружия, а убеждением. Если убеждение не подействует, то мне кажется, будет легче силою [9 л.] испросить новое Высочайшее повеление в смысле брать всех мужчин подряд без всякого исключения, начиная с бунтовавших волостей, нежели осуществлять частичный набор при отсутствии законом установленных правил набора.

Есть и другой исход: отказавшись от мысли осуществить частичный набор, возбудить вопрос об отобрании в казну земель тех селений, которые бунтовали. Эта мысль, как угроза уже объявлена в моем воззвании и послужить одним из доводов в моих беседах, которые буду продолжать при разъездах по области. Все это, конечно, в том случае, если начатый мною проведением в жизнь план набора добровольцев не даст благоприятных результатов.

По поводу Вашего приказания доносить вам три раза в сутки о настроении населения, прошу лично меня освободить от таких донесений, а я буду телеграфировать только тогда, когда буду иметь, что сказать”.

9) Телеграмма от 19 июля [1916 г.] 11 час № 68 из города Андижана начальнику Главного штаба.

Андижан. Ото всех уездных начальников области я получаю телефонные сообщения: первый день Байрама всюду прошел совершенно спокойно, нигде никаких происшествий не было. Я думаю, что Ферганская область успокоится после моих воззваний, рассылаемых во многих тысячах экземпляров. Сегодня буду беседовать на собрании всех мусульманских духовных лиц. О результатах донесу. Получаю все большую надежду, что все обойдется благополучно и область успокоится без репрессий: тогда я осуществлю Высочайшее повеление мерами мирного управления. Сейчас получил известие, что в пригородный участок Андижана стала возвращаться туземная администрация, до того разбежавшаяся, теперь население в участке настроено хорошо. По моему мнению, если останавливаться на плане действовать силою, то гораздо легче осуществить набор всех без исключения мужчин, нежели провести набор частичный при отсутствии каких бы то ни было правил. Мне кажется, что последняя задача совершенно неосуществима, ни силою, ни репрессиями”.

10) Телеграмма от 19 июля [1916 г.] 2 часа дня № 70 [Туркестанскому] генерал-губернатору из Андижана

“Ходатайствую о спешной отмене Вашего распоряжения, отменяющего передвижение туземцев по железным дорогам в пределах Ферганской области, так как моя деятельность по усмирению Ферганы основывается на свободе передвижения туземцев, для распространения моих бесед с наиболее почетными и влиятельными представителями туземного населения”

11) Телеграмма от 20 июля [1916 г.] № 76 в Москву Председателю Биржевого Комитета из Коканда

Вследствие объявления Туркестанского военного округа на военном положении, прошу успокоить торгово-промышленный класс относительно состояния Ферганской области. Под влиянием моих воззваний к населению, вспышка беспорядков, вызванная превратным толкованием [9 л. об] Высочайшего повеления, быстро потухает, жизнь входит в обычную норму, и я вскоре войду с ходатайством о снятии с Ферганской области военного положения.”

12) Телеграмма от 20 июля [1916 г.] № 78 начальнику Главного штаба из Коканда.

“Прошло целые сутки и 6 часов, и до сих пор нет отмены распоряжения, отменяющего свободу передвижения по железным дорогам. Вновь ходатайствую о предоставлении мне совершенной независимости от Ташкента, ибо теперь действует в Ферганской области две власти, различно понимающие положение, и одна власть мешает и вредит другой. Впредь до отмены назначенного распоряжения я, начиная с 20-го сего июля [10] 8 часов вечера беру на себя ответственность за спокойствие в уездных городах, где сказывается мое непосредственное личное влияние, могущие же возникнуть беспорядки в участках и в волостях, особенно ужаленных, я стану относить к причине вредного двоевластия”

13) На запрос № 7026 начальника Главного штаба о содержании моего воззвания к населению от 16 июля, смысл воззвания был передан в телеграмме от 20 июля [1916 г.] № 79 так

7028 Главные мысли моего воззвания от 16 июля

1) Высочайшее повеление исходило из положения, что туземное население с радостью выделит из своей среды, ради общего блага, потребованное количество рабочих;

2) иначе нельзя было бы ограничиться кратким Высочайшим повелением, а следовало бы выработать закон с льготами и изъятиями;

3) я до сих пор убежден, что среди населения Ферганской области найдется в два и три раза больше против потребованного количества охотников-работников, но пока их нельзя было собрать вследствие отсутствия всяких правил набора, и потому туземцы ошибочно поняли, будто их будут брать силою;

4) в Высочайшем повелении нет указания, чтобы набирать рабочих силою;

 5) недовольные рабочие совсем не нужны для целей братской помощи русским войскам, а составили бы только одну тягость, а не помощь;

6) если бы, вопреки моим ожиданиям, не нашлось среди туземцев потребованного количества рабочих-охотников, а нашелся бы во всей Ферганской области только один такой охотник, то я взял бы теперь только его одного, а затем спросил бы указаний высшего правительства, как мне следует дальше поступать: брать ли силою всех туземцев без разбору, подряд, или же совсем отказаться от мысли получить из Ферганы доброжелательно настроенных довольных рабочих;

7) как только усмирится Ферганская область, так я займусь выработкою правил для получения рабочих-охотников, и я уверен, что Высочайшее повеление будет легко исполнить на таких началах;

8) поэтому пусть население пока не волнуется, пусть не придает никакого значения составленным спискам рабочих, – эти списки я приказал уничтожить, а пусть спокойно выжидает моих распоряжений;

9) против открытых бунтовских выступлений будет употребляться, как и прежде, военная, зачинщики будут предаваться суду и смертной казни, если же население не пожелает выдавать зачинщиков, то каждое селение, где будут впредь происходить [10 л.] беспорядки, будет мною разрушаться, а земли отбираться в казну;

10) Высочайшее повеление будет выполнено, но только в его настоящем, истинном смысле, рассчитанном на то, что население даст не бунтарей, а хороших работников, которые охотно были бы готовы помочь русским войскам”.

14) На запрос Генерал-губернатора № 768 какие функции главноначальствующего я принял на себя, я ответил следующей телеграммой от 21 июля № 80

“768. Из функций главноначальствующего я принял на себя главную – самостоятельного распоряжения по проведению в жизнь Высочайшего повеления, не руководствуясь тою частью Ваших указаний, которые считаю, по совести и крайнему разумению, противною интересам и пользам государственным. Основанием служит закон, силу которого губернатор отвечает за спокойствие области перед Верховною властью, мотивом же служит соображение, что не могут внутри одной и той же области действовать две власти, различно понимающие смысл события и всего положения, при чем одна власть делает распоряжения, которая другая власть считает вредными для восстановления порядка.

Вторично усердно ходатайствую о спешной отмене распоряжения, стесняющего свободу передвижения по железным дорогам в пределах Ферганской области”.

15) Телеграмма от 21 июля [1916 г.] № 81 [Туркестанскому] генерал-губернатору из Коканда в ответ на его телеграммы № 778[11] и № 776[12]

“…. Во всех мечетях во время праздника Байрама совершались молитвы за Государя императора с пожеланием побед русскому оружию. Высочайшее Повеление будет мною непременно осуществлено, но задача эта разрешима только мирными средствами, военную же силою и репрессиями совершенно, по моему мнению, неразрешима, попытки к такому насильственному способу разрешения способны повести только к неисчислимому материальному, военному и политическому ущербу для государства. Докладываю, что копия всей переписки моей с Вами передаются мною Главному штабу.

16) Телеграмма от 21 июля [1916 г.] 3 часа дня из города Коканда начальнику Главного штаба, Председателю Совета Министров, министру юстиции, министру внутренних дел и [Туркестанскому] генерал-губернатору № 85 [10 л. об]

“Чрезвычайно счастлив доложить: Фергана под влиянием моих слов, угроз, увещаний, распространяемых плакатов и разъезжающих добровольцев-агентов, быстро успокаивается, жизнь входит в нормальные условия. Уже три дня как не было никаких происшествий во всей области. В Коканде базары и улицы полны народу, паника у русских проходит”.

17) Телеграмма 22 июля [1916 г] 8 часов утра № 86 из Коканда начальнику Главного штаба

“По номеру 71. Двое суток спустя получено наконец распоряжение допускать туземцев в вагоны при условии письменных удостоверений полиции. Это совсем не то, что я ходатайствовал, бесполезно в смысле охраны, ибо я сейчас же сделал распоряжение свободно выдавать удостоверения всем желающим. Оно вредно в смысле напрасной работы, обременяющей полицию. Ходатайствую перед Главным штабом предложить Командующему войсками спешно исполнить мою усердную просьбу о восстановлении в пределах Ферганской области полной свободы передвижения туземцев по железным дорогам.”

18) Телеграмма 22 июля [1916 г.] 4 часа дня № 98 из Намангана Министру путей сообщения

“Я три раза ходатайствовал перед Туркестанским генерал-губернатором и Главным Штабом отменить распоряжение генерал губернатора, стесняющее передвижение туземцев по железным дорогам в пределах Ферганской области, высказывая свой взгляд, что такое стеснение мешает и вредит успокоению области. Ходатайствую меня поддержать и спешно восстановить свободу передвижения в Ферганской области”.

19) Телеграмма 22 июля [1916 г] 5 1/2 час. дня № 96 из Намангана Генерал-губернатору

“После рассылки во многих тысячах экземпляров моего второго воззвания, которому предшествовали в течение недели до байрама многочисленные мои беседы с влиятельными туземцами, бунтовская волна сразу осела, и в Ферганской области наступила тишина: пятые сутки нет никаких беспорядков и никаких происшествий. Наблюдается, наоборот, как будто начинающиеся довольство. Мой дальнейший план заключается в том, чтобы путем дальнейших разъездов по области с личным воздействием на население поднять обратную волну патриотического порыва и на почве такого настроения осуществить Высочайшее повеление набором рабочих-охотников. Это и будет реквизиция, но только по отношению к потребованному числу рабочих, а не к способу составления этого числа. Состав рабочих будет такой, что они пойдут к сборным пунктам охотно, под начальством выбранных ими самими лиц, в каждой партии будет имам и мирза, последний для того, чтобы писать с пути и с места работ домой, насколько им хорошо и как с ними обращаются русское начальство. Очень желал бы иметь от Вашего Высокопревосходительства ответ, одобряете ли Вы [11 л.] мой план и не изволите ли на меня гневаться за то, что в минуту крайней опасности я взял на себя смелость действовать самостоятельно”.

20) Телеграмма от 23 июля [1916 г.] 5 часов вечера из Намангана № 100 [Туркестанскому] генерал-губернатору с копиями начальнику Главного штаба, Председателю Совета Министров, министру юстиции и министру внутренних дел

Настроение туземцев в городах Ферганской области быстро меняется, переходя от недавнего бунтовского, а затем спокойного к патриотическому воодушевлению. Сегодня 23 июля в 11 часов дня в Намангане я беседовал с духовными лицами, почетными представителями, позади которых стояла сплошная толпа народу. Мои слова были приняты не только сочувственно, но восторженно. Слепцом начетником была пропета песнь Корана, затем совершена громкая молитва за Царя с пожеланием побед русским войскам. Выделялось до 200 туземцев охотников-рабочих, которые повязали себе на левом рукаве красную повязку. Они же громко пропели патриотическое стихотворение. По приглашению мусульманского священника-имама вся толпа молитвенно подняла руки вверх. Эту картину запечатлел приглашенный мною фотограф. Старший казий обратился ко мне с речью, в которой просил по телеграфу всеподданнейше донести Государю императору, что у населения и в мыслях не было выходить из послушания, что оно 40 лет подряд было верно Государю и остается непоколебимо верным своему Царю, бывшие же беспорядки объясняются агентской телеграммой, в которой Высочайшее повеление было изложено совсем не так, как население услышало теперь от своего военного губернатора, внезапность агентской телеграммы и краткость Высочайшего повеления неправильно населением истолкованного, внесли смуту в умы, вследствие чего народ стал собираться толпами, толпою же руководить нельзя, и таким образом произошли печальные беспорядки. Народ, доверяя ныне своему губернатору, обещает впредь не слушаться тех, кто станет приглашать собираться толпами, и впредь больше никаких беспорядков не будет. Так говорил старший казий при видимом общем одобрении. Я верю искренности этих слов потому, что многие в толпе, слушая мои слова, плакали от умиления. Я ответил, что согласно усердным просьбам старшего казия буду ходатайствовать о помилование тех из задержанных туземцев, которые, не принимая непосредственного участия в беспорядках, были попросту вовлечены в толпу стихийно. Всего по беспорядкам в городе Намангане задержано 40 человек, по беспорядкам же во всем Наманганском уезде задержано до 200 человек. Сейчас получил из Андижана от полковника Бржезицкого телеграмму с описанием подобной же картины в Андижане: среди тысячной толпы многие плакали от умиления, когда услышали истинный смысл призыва Государя. Во всех городах Ферганской области появляются не только охотники-рабочие, но и добровольцы-туземцы для зачисления в русскую армию на фронт. Третьего дня на жел[езно]-дор[ожной] станции Коканд была умилительная картина: старик сарт провожал своего сына, уезжавшего в форме русского [11 л. об] солдата, воинским поездом в действующую армию. Старик громко сказал: отдаю своего единственного сына на службу царю. Окружающая публика, русские и сарты, стали собирать деньги и вручили собранную сумму сарту-добровольцу, некоторые плакали от умиления. Ввиду быстро изменившегося положения в городах области совершенно необходимо, чтобы волна патриотического настроения перешла в селения. Посему вновь усердно ходатайствую спешно отменить распоряжение, стесняющее свободу передвижения туземцев по железным дорогам. Об этом я уже два раза ходатайствовал перед Главным штабом, а вчера телеграфировал и министру путей сообщения”.

21) Телеграмма от 23 июля [1916 г.] 7 часов вечера № 102 из Намангана Председателю Московского Биржевого Комитета

В Ферганской области наступила совершенная тишина и спокойствие, в городах поднялась среди туземцев волна патриотического воодушевления: жизнь вошла в обычные нормы. Банки и фирмы под впечатлением объявления Туркестанского округа на военном положении, прекратили в Фергане выдачу задатков, обычную перед очередною окучкою хлопка. Это грозит уменьшением урожая хлопка. Прошу оказать посильное воздействие на восстановление денежных операций. Об отмене распоряжения, стесняющего свободу передвижения по железным дорогам, я уже дважды возбуждал ходатайство, ныне возбуждаю в третий раз. Вхожу также с представлением о зачислении хлопкового района Ферганской области в последнюю очередь при наборе рабочих. Теперь главная нужда заключается в скорейшей выдаче задатков. Никакого [нарушения] порядка жизни впредь опасаться нет оснований”.

22) Телеграмма от 23 июля [1916 г.] № 104 8 час. вечера начальнику Главного Штаба из Намангана.

Третий раз ходатайствую о скорейшей отмене для Ферганской области распоряжения, стесняющего передвижение туземцев по железным дорогам. Это распоряжение вредно для успокоения области, перекладывая всю тяжесть по успокоению области лично на меня одного: именно там, где сказывается мое личное влияние в устных обращениях к населению, и замедляется распространение моего влияния в промежуточных селениях и по сторонам, куда не могут теперь ездить туземцы, убежденные моими словами и готовые мне помочь своими разъездами по области. Железная дорога прорезает как раз хлопковый район, где успокоение особо важно нам. Экономические интересы повелительно требуют поставить набор рабочих Ферганы в последней очереди, иначе нарушение хлопковых полевых работ в самую страдную пору обойдется нам дороже, нежели польза от неразборчивого набора рабочих”.

Надо иметь ввиду, что Ферганская область стала так успешно успокаиваться и стали создаваться благоприятные условия для того, чтобы приступить к началу рациональной организации набора рабочих, в то самое время, когда в соседних областях стали разгораться беспорядки, вызванные первоначальным спехом в объявлении Высочайшего повеления и приказаниями составлять списки рабочих, что повело к большим злоупотреблениям со стороны туземных должностных лиц. В Самаркандской [12 л.] области уже действовали карательные экспедиции, был сожжен город Джизак, селения в 10 волостях были подвергнуты действию этих экспедиций, в результате чего до 100000 – 150000 населения в 10 волостях снялись с мест, убежали в горы, учинили насилие над русскими, выбрали себе предводителя и т.д. Начиналось брожение в Семиреченской области по тем же причинам, где впоследствии возникли гораздо более печальные и крупные события. Одна Ферганская область, окруженная со всех сторон приведенным в волнение туземным населением, являла собою пример обратного явления, то есть успокоения и даже патриотического воодушевления. Об этом известно было и в Ташкенте генерал-губернатору, и в Петрограде военному министру, министру внутренних дел и председателю Совета министров. Казалось бы, правильное управление требовало предоставить мне возможность спокойно продолжить мою работу и даже применить столь удачно найденный мой прием проведения в жизнь набора в остальных областях. Однако последующая, приводимая ниже в копиях переписка показывает, что с Ташкентом у меня порвалась нить взаимного понимания, военный же министр был тогда еще на моей стороне.

23) 24 июля [1916 г.] я получил следующую телеграмму от генерал-губернатора от 23 июля за № 5316.

 «Сегодня же донесите мне по телеграфу, какие русские поселения еще не обеспечены охраной и почему, и когда Вы приступите [к] осуществлению сбора рабочих, в каком порядке, каким способом, подготовлены ли для этого понудительные и карательные отряды, где и какие. Когда представите мне разработанный план предстоящей деятельности по набору рабочих. Ерофеев».

Я ответил телеграммой [от] 24 июля № 106 из города Скобелева следующим образом генерал-губернатору, а копию обеих телеграмм отправил в Петроград начальнику Главного штаба

«Никакие карательные отряды мною не предполагаются, никакие понудительные меры мною не разрабатывались и не будут разрабатываться. Осмеливаюсь на основании десятилетней службы в Фергане полагать, что ошибка самой мысли о понудительных мерах заключается в отсутствии таких представителей населения, которые могли бы такую мысль провести в жизнь[13]. Так называемые почетные лица не имеют власти заставить народ дать рабочих[14]. Туземная администрация, как показал опыт, сама подвергается насилию, спрашивается, кто же станет понуждать? Совершенно невыполнимо ни угрозами, ни силой, ни карательными отрядами. Правда, ташкентцы дали обещание, но если они и исполнят его, то разве лишь простым обыкновенным наймом рабочих, т. е. дело сведется [к] добровольному набору, так уж лучше прямо объявить добровольный набор, как я это и сделал. Другое дело туркмены и киргизы, исторически [12 л. об] воинственные. Там это дело легко пройдет без боязни, что под видом рабочих будут брать в солдаты. До сегодня был занят исключительно усмирением области, это мне удалось в совершенстве, и бунтующее население я привел в течение одной недели [к] усмирению, более того, возбудил обратную волну патриотического воодушевления. На почве такого настроения я осуществляю высочайшее повеление, и первый рабочий поезд, состав которого [в] количестве 1500 человек-охотников уже есть из городов и поселков, по линии железной дороги я провезу сам по Ферганской области в поезде с развевающимися национальными флагами и туземной музыкой, с угощением на станциях от туземного населения. Для этого необходимо, чтобы станции были полны народа, иначе пропадет весь эффект, почему и требуется спешная отмена распоряжения, стесняющего теперь передвижение. Работа по набору рабочих теперь только что началась, но она сложна даже по отношению тех рабочих, которые хоть сейчас готовы выехать, но ведь требуются новые летние и теплые халаты, новые сапоги, заготовить расчетные книжки, заполнить эти книжки, сделать медицинский осмотр, да еще снабдить кетменями. Если слишком торопиться, то все это будет сделано кое-как, в ущерб делу. Усердно прошу меня не торопить, а верить, что я делаю все, что возможно [в] человеческих силах, я устранился от всех остальных дел управления и исключительно займусь теперь продолжением работы по поднятию патриотического настроения и одновременно по набору рабочих. Русские селения уже достаточно обеспечены войсками, да и надобность в охране войсками постепенно ослабляется. [В] Ферганской области благодаря моей деятельности наступила теперь такая тишина с обратной поднимающейся волной довольства, [что] я был готов снять военное положение, если бы был уверен, что и в соседних областях все так же обстоит благополучно, как и в Фергане».

24) 25 июля была получена следующая телеграмма от генерал-губернатора

“Начальник Главного штаба телеграфирует “Благоволите уведомить, каким порядком происходит набор по областям. 17481 – Михневич” По содержанию телеграммы прошу мне срочно телеграфировать, а затем ежедневно доносить мне, какие меры на каждом населенном месте (с наименованием пунктов) Вы приняли для воздействия на умы и настроение туземцев в смысле добровольного выполнения ими Высочайшего повеления о реквизиции рабочих, и какое участие в этом первостепенной важности деле проявляете Вы лично и Ваши помощники, и какие достигнуты результаты; также, окончен ли составлением план о производстве принудительного набора в тех местах области, где сопротивление будет продолжаться. 5408 Ерофеев”

В тот же день 25 июля в 12 час. ночи мною была послана телеграмма № 117 генерал-губернатору

До моего сведения дошло, что Вашим Высокопревосходительством предложено войсковым начальникам разработать и представить планы карательных отрядов и карательных экспедиций для Ферганской области. Усердно [13 л.] прошу ни в каком случае никаких карательных отрядов не посылать в Ферганскую область, даже если бы вопреки моим ожиданиям не удалось собрать в Фергане назначенного числа рабочих. По моему мнению карательные экспедиции непременно приведут лишь к тому результату, что население в ужасе разбежится в горы, хлопковые поля останутся в настоящее страдное время без очередной поливки, урожай хлопка, и без того в этом году посредственный, уменьшится, рабочих же собрать совсем уже не удастся. Прошу предоставить мне полную свободу действий: я предполагаю войти с ходатайством об отмене некоторых других Ваших распоряжений по сбору рабочих партий с поступлением их в ведение воинских начальников. Дело это весьма деликатное, и ошибка в распоряжениях грозит повлечь неудачу всей моей работы, столь успешно начатой. Для сведения Главного штаба докладываю: я сообщил копию следующей полученной мною телеграммы от Наманганского уездного начальника от 25 июля № 69 “Собралось около 1000 добровольцев-туземцев, записывающихся в рабочие, они, имея впереди себя портрет государя императора обошли город патриотической манифестацией, сопровождаемые почетными туземцами и толпами народу при пении патриотических песен, кликах “ура” в честь государя и на погибель врагов России. Пришли к уездному управлению, просили, чтобы я вышел. Я провозгласил здравницу государю, последовало громовое “ура”. Картина была внушительная. Собравшиеся просили принять уверение, что охотно идут на работы по призыву царя, говорили о своей преданности государю, уверяли что приложат все старания к полному выполнению наряда. Счастлив доложить о столь быстрых крупных результатах принятых Вами мер убеждения. Как начальник гарнизона я телеграфировал Командующему войсками об этом. Подполковник Крошков.”

25) Телеграмма от 26 июля [1916 г.] № 120 из города Скобелева [Туркестанскому] генерал-губернатору с копиями начальнику Главного штаба, Председателю Совета Министров, министрам внутренних дел, юстиции и финансов

Ферганская область совершенно успокоилась. 9 дней нет никаких беспорядков и даже мелких происшествий. Бунтовская волна сразу осела под влиянием спешно выпущенных мною и разосланных по всем городам во многих тысячах экземпляров объявлений со своим толкованием Высочайшего повеления. После того непрерывными разъездами по области с публичным выступлением перед мусульманским духовенством, почетными и влиятельными лицами и даже перед толпами народа мне удалось поднять обратную волну патриотического воодушевления. Вчера 25 июля после моего обращения с речью во дворе медресе города Старого Маргилана присутствовавшая масса туземцев молилась за здравие государя императора с пожеланием погибели врагам и охотно выразила готовность содействовать набору добровольцев-рабочих тем простым и легким способом, как я всем объяснял. Вчера же, 2 дня спустя после такого же моего публичного обращения к толпе в Намангане, впереди которой сидели мусульманское духовенство и почетные влиятельные лица, была устроена в Намангане шумная патриотическая манифестация тысячью записавшихся [13 л. об] добровольцев-рабочих туземцев. Эта тысяча добровольцев сопровождалась мусульманским духовенством, почетными лицами и огромной толпой народа. Манифестанты несли впереди себя портрет государя императора с пением патриотических песен и криками «ура» прошлись по главным улицам города, остановились перед уездным управлением, просили выйти уездного начальника, уверяли его в полной готовности своей исполнить волю царя по набору добровольцев ради успеха русского оружия и на погибель врагов. Во всех остальных главных городах области: Коканде, Андижане, а теперь и Маргилане — наблюдается такой же патриотический подъем, в мечетях молятся за царя и успех русского оружия. После вчерашнего моего выступления [в] Маргилане я немедленно распорядился о выводе из города всех войск ради содействия подъему настроения. Теперь готов первый ферганский поезд добровольцев-рабочих, после чего станем набирать второй поезд, так как контингент для двух поездов уже имеется и только требуется время для организационной работы. Между тем, все распоряжения генерал-губернатора исходят из мысли, что в Ферганской области восстание, генерал-губернатор дает мне указания о подготовке карательных отрядов, о выработке понудительных мер. Я отвечаю, что никаких карательных отрядов я не подготовляю, никаких понудительных мер не разрабатывал и не буду разрабатывать, а что карательные отряды поведут лишь к тому, что население в ужасе от них разбежится по горам, хлопковые поля останутся без необходимой очередной поливки, урожай хлопка и без того в нынешнем году посредственный понизится, рабочих же уж совсем не удастся собрать. Расхождение в основных взглядах на смысл совершающихся событий у меня и у генерал-губернатора ведет к столкновению распоряжений. По моему мнению, все его распоряжения по сбору рабочих надлежит для Ферганской области отменить немедленно, его распоряжение, стесняющее свободу передвижения туземцев по железным дорогам, надлежит для Ферганской области отменить немедленно. Я же в порядке подчиненности службы обязан руководствоваться указаниями генерал-губернатора, но не могу их исполнять. По моему мнению, есть только два выхода из создавшегося конфликта: 1) или предоставить мне власть главноначальствующего в Ферганской области, совершенно независимую от генерал-губернатора по примеру, как было сделано при однородном же столкновении в 1905 году для моего предместника генерала Покотило, или немедленно удалить меня из области. В последнем случае считаю долгом доложить: что, по моему мнению, мой уход теперь неминуемо поведет к тому же результату, какой получился в соседней Самаркандской области приемами управления, совершенно обратными моим приемам управления. Середины в решениях нет, и, если я буду оставлен еще неопределенно долгое время в нынешнем своем неясном положении, то сочту долгом службы обратиться непосредственно к Его императорскому величеству. Ранее того попытаюсь как-нибудь договориться с генерал-губернатором, и с этой целью я уже испросил разрешение прибыть в Ташкент, куда выезжаю сегодня. О последующем донесу.”  [14 л.]

26) В Ташкент я прибыл 26 июля, явился к генерал-губернатору и был поражен, что вместо благодарности за достигнутые мною хорошие результаты по усмирению области мерами мирного управления встретил какое-то недоброжелательство, при том на почве, о которой я раньше и не подозревал. В словах генерала Ерофеева я почувствовал ноту какой-то досады, что в Ферганской области все обошлось благополучно и область успокоилась без карательных отрядов. Генерал Ерофеев сказал мне, приблизительно, следующее: “Ну что же, все кончилось печально. Что за важность, что у Вас там все спокойно? И у нас теперь все спокойно, мы этого достигли карательными экспедициями. Восточный народ понимает только один довод – физическую силу: никакого патриотизма в нем нет. Больше Вы в Ферганскую область не вернетесь. От генерала Кондзеровского из Ставки получена телеграмма вызвать вас в Ташкент и оставить вас здесь впредь до новых распоряжений, а мне предложено послать для управления Ферганой лицо по моему выбору: я выбрал полковника Иванова”. Полковник П.П. Иванов – тот самый, который только что вернулся из Самаркандской области, где он был во главе карательного отряда, сжег город Джизак и с десяток селений. Он стал сразу же проводить в Фергане политику Ерофеева, исходившую из взгляда, что никакого патриотизма у туземцев нет, для доказательства он стал разъезжать по городам, собирать совещания и предлагать на голосование вопрос: “Есть ли у туземцев патриотизм”? Едва прибыв в область, он стал писать в Ташкент донесения, что никаких патриотических манифестаций не было, что в рабочие записывался всякий сброд, а на жел[езно]дорожных станциях он не пожелал даже принять хлеб-соль от туземцев, объявив им, что они – “революционеры”.

27) Прилагаю при сем экземпляр “Туркестанского Голоса” от 3 августа 1916 г. № 29 (газета издается в Андижане), где описана эта первая встреча вр. и.д. военного губернатора с населением Ферганы.

28) В течение августа месяца и до 6 сентября 1916 года я полагал, что недружелюбное отношение ко мне генерала Ерофеева есть его личное дело, объяснимое невыгодным для сопоставления его неумелых распоряжений по всему Туркестанскому краю и прекрасных результатов, достигнутых мною благодаря тому, что я действовал самостоятельно, совершенно иначе и не слушаясь его; но я верил, что высшее правительство в лице Председателя Совета министров Штюрмера, военного министра и вообще всех министров, одобряло мои действия. В этом убеждала меня переписка, возникшая у меня с начальником Главного штаба еще до начала беспорядков, когда мне было предложено занять высший административный пост помощника военного генерал-губернатора областей, завоеванных у Турции; переписка, продолжавшаяся и во время беспорядков, и после беспорядков в смысле для меня благоприятном. Я полагал, что высшее правительство ведет только свою политику, естественно желая показать вид, что оно наперед не осуждает генерал-губернатора, и потому решило ускорить мой отъезд в Тифлис, дабы сгладить остроту создавшихся у [14 л. об] меня неприятных отношений с моим непосредственным начальством: назначение же меня на высший пост служило бы мне наградой за мою полезную деятельность. Вот эта переписка

а) Телеграмма 11 июля 1916 года № 16185 начальника Главного штаба на мое имя

“Согласны ли принять назначение на одну из административных должностей завоеванных областей Турции? Наместник намечает Вас помощником генерал-губернатора. В утвердительном случае до назначения на должность возможно назначение Вас теперь же в резерв Кавказского округа. Ожидаю срочный ответ. генерал Михневич”

На это предложение я ответил согласием.

б) Телеграмма из Тифлиса от 8 августа 1916 года № 993 от генерал-губернатора областей, завоеванных в Турции, генерала Пешкова

“Ваше назначение решено положительно. Вопрос о командировании Вас в Тифлис находится в зависимости от приезда в Ташкент генерала Куропаткина. 993 Пешков”

в) Телеграмма от 22 августа 1916 года № 170 из Тифлиса от генерала Пешкова

Назначение Ваше решено: последует в непродолжительном времени. Собирайтесь и выезжайте немедленно. 170. Пешков.

в) Моя ответная телеграмма генералу Пешкову от 28 августа 1916 года № 168

“Генерал Куропаткин командирует меня в Петроград. Выезжаю завтра с расчетом проследовать оттуда прямо в Тифлис. Номер 168. Гиппиус”

6 сентября по прибытии в Петроград я явился [к] начальнику Главного штаба, но потом оказалось, что еще накануне, 5 сентября, состоялось по докладу Военного министра генерала Шуваева Высочайшее повеление в смысле несогласия государя императора не только на мое назначение на Кавказ, но даже и вообще оставления меня на государственной службе, и с предложением мне подать прошение об отставке.

Уже впоследствии, несколько месяцев спустя, когда я, оставаясь в Петрограде, исполнял поручение генерала Куропаткина “представить мои объяснения начальству по поводу принятого мною способа выполнения Высочайшего повеления 25 июня”, стал представлять объяснения свои при пророческом предупреждении дежурного генерала Главного штаба, ныне начальника Главного штаба генерала Архангельского, что “никакие Ваши объяснения не будут иметь никакого значения”, – я понял, что неблагоприятный мне оборот дел можно было вполне логически объяснить следующим образом. Генерал Ерофеев защищал себя настоятельными телеграммами Штюрмера, торопившего исполнение Высочайшего Повеления 25 июня; карательные экспедиции со всеми последствиями: разорение населения, сжиганием нескольких селений и даже одного города оставались фактами, которые нуждались в оправдании; такое оправдание могло найтись только в объяснении возникших в Туркестане беспорядков мнимой “революцией”, и потому мой образ действий во время беспорядков, мое усмирение области мерами управления были неприемлемы для высшего правительства, возглавлявшегося Штюрмером, а следовательно, не были приемлемы и для военного министра генерала Шуваева. [15 л.] Понятно, что нельзя было оставлять одну Ферганскую область в исключительном положении, которое объяснялось мною совершенно иначе, причем я не только словами, но на деле доказал, что восторжествовавший в Петрограде взгляд был ошибочен.

Версия объяснения бывших в Туркестане после объявления Высочайшего повеления 25 июня беспорядков бунтом мусульман против Верховной власти и революционными течениями среди мусульман имеет свою историю, к изложению которой я перейду во второй части своего показания.

---

[1] Здесь и далее под топонимом “Фергана” А.И. Гиппиус понимает Ферганскую долину или Ферганскую область (Прим. В.Ш.)

[2] Совр. – Бабура (Прим. В.Ш.)

[3] Генерал от инфантерии М.Р. Ерофеев принял ко временному исполнению должность Генерал-губернатора Туркестанского края 21 июня 1916 года в связи с вынужденным, по болезни, отъездом в Петербург вр.и.д. Генерал-губернатора генерала от инфантерии Ф.В. Мартсона. 23 июля того же года на должность Туркестанского Генерал-губернатора был назначен генерал-адъютант А.Н. Куропаткин, который вступил в исполнение обязанностей 8 августа 1916 года, сразу по прибытии в Ташкент. Таким образом генерал М.Р. Ерофеев был Главным Начальником края всего 40 дней… но именно они “потрясли Туркестан”(Прим. В.Ш.)

[4] Здесь генерала А.И. Гиппиуса подводит память, согласно журналу совещания у вр.и.д. Туркестанского генерал-губернатора М.Р. Ерофеева от 2 июля 1916, фамилия нового начальника краевого Управления земледелия и государственных имуществ – Булатов. Этот чиновник VI класса, только что назначенный в Туркестан, по вопросу о порядке набора рабочих резко выступил против мнения 4 губернаторов (III класс) – старых туркестанцев (Прим. В.Ш.)

[5] Генерала А.И. Гиппиуса в данном случае опять подвела память и он смешал в одно два самостоятельных эпизода описываемых им событий в Самаркандской области: 4 июля 1916 года в Ходжентском уезде, уездным начальником которого был полковник Н.Б. Рубах, произошли самые первые протестные выступления, для их подавления были вызваны войска, и после 16 выстрелов по толпе и гибели протестующих (двое убитых и 1 раненый), все закончилось без жертв со стороны русского населения. Полковник П.И. Рукин был уездным начальником Джизакского уезда, во время беспорядков, начавшихся в городе Джизак 8 июля, он был убит толпой, тогда же были убиты сопровождавшие уездного начальника городской пристав П.Д. Зотоглов и два представителя коренного населения – служащие уездного правления (Прим. В.Ш.).

[6] См. примечание 5 выше (Прим. В.Ш.).

[7] В тексте Высочайшего повеления (п.2) указаний на участие министра Земледелия в определении порядка реквизиции инородцев отсутствуют, однако сама эта ошибка генерала А.И. Гиппиуса имеет принципиальное значение, так как свидетельствует о том, что он либо знал, либо подозревал, что Министерство Земледелия (и входящее в его состав Переселенческое управление) самым непосредственным образом причастны к кампании по реквизиции инородцев на тыловые работы (Прим. В.Ш.).

[8] Ср. док. № 113 в “Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане”, 1960. – стр.194-195 (Прим. В.Ш.)

[9]  Ср. док. № 124 в “Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане”, 1960. – стр.207 (Прим. В.Ш.)

[10]  В оригинале ошибочно написано “июня” (Прим. В.Ш.)

[11]  Текст телеграммы № 778 “56 Телеграфируйте, какие именно функции главноначальствующего Вы приняли на себя и на каком основании. 778 Ерофеев” [Примечание в показаниях А.И. Гиппиуса]

[12] Текст телеграммы № 776 “Вашими аргументами при сношениях в данное время с туземцами должны быть непоколебимая решительность, поддержанная военною силою власти, во что бы то ни стало привести в исполнение Волю Белого Царя и указания на те ужасы, которые ожидают всех сопротивляющихся, перечислите им таковые. 776 Ерофеев”[Примечание в показаниях А.И. Гиппиуса]

[13]  В телеграмме [от] 29 июня 18991 г[осподина] Штюрмера говорилось, что “должностные лица инородческого управления, на коих упадают ближайшие распоряжения по привлечению инородцев по обязательному наряду на указанные работы, лично ответственны за успешность наряда”, – однако в Туркестанском крае нет никаких инородческих управлений и, следовательно, не существует тех должностных лиц на которых возлагалось этой телеграммой ответственность за успешное выполнение наряда [Примечание в показаниях А.И. Гиппиуса]

[14]  Волостные управители, сельские старосты, аксакалы, пятидесятники – лица выборные, с точно определенным, да и то не в законе, а инструкцией кругом действия [Примечание в показаниях А.И. Гиппиуса]

---

Читать ПО ТЕМЕ:

ПОКАЗАНИЯ АЛЕКСАНДРА ИВАНОВИЧА ГИППИУСА, ЧАСТЬ 2-Я  >
Комментарий: В.И. ШВАРЦ «О ПОКАЗАНИЯХ «ГУБЕРНАТОРА С ГВОЗДЁМ».

• В.Шварц: «Губернатор «с гвоздем»:

В.ШВАРЦ: ГУБЕРНАТОР «С ГВОЗДЁМ». ЧАСТЬ 1 >
В.ШВАРЦ: ГУБЕРНАТОР «С ГВОЗДЁМ». ЧАСТЬ 2 >
В.ШВАРЦ: ГУБЕРНАТОР «С ГВОЗДЁМ». ЧАСТЬ 3 >
В.ШВАРЦ: ГУБЕРНАТОР «С ГВОЗДЕМ». ЧАСТЬ 4 ПОСЛЕСЛОВИЕ >

---

---