24 июня 1916 года. Хроника Кровавого Повеления. 1 день до Высочайшего соизволения…
24 июня 1916 года курьер с Всеподданнейшим докладом “О привлечении к работам в районе действующей армии инородцев, освобожденных ныне от воинской повинности” прибыл в Ставку Верховного главнокомандующего и передал бумаги в канцелярию. Военное министерство выполнило первую часть поручения начальника Штаба Ставки генерала от инфантерии М.В. Алексеева, оставалось только получить одобрение царя.
Но передышки в хлопотах не наступило: противостояние министерств военного и внутренних дел продолжалось, но уже не по принципиальным, а по чисто бюрократическим вопросам.
К таким вопросам относилось, во-первых, содержание “журнала” (или, говоря современным языком – протокола) междуведомственного совещания, состоявшегося 21 июня 1916 года, на котором было оформлено решение проводить набор рабочих в форме “реквизиции”; а во-вторых, порядок доведения информации о массовом привлечении инородцев к окопным работам до руководства краев, губерний и областей, которые эта акция затрагивала.
Оба эти вопроса нашли отражение в рукописной записке, которую 24 июня 1916 года начальник Управления по воинской повинности МВД С.А. Куколь-Яснопольский направил начальнику Главного Штаба генералу от инфантерии Н.П. Михневичу.
Этот необычный для межведомственной переписки документ однозначно свидетельствует о том, что его 
автор – тайный советник С.А. Куколь-Яснопольский был в крайнем цейтноте. Во-первых, на это указывает форма записки: только экстраординарной степенью срочности можно объяснить тот факт, что важный документ – проект “Журнала междуведомственного совещания” – препровождается не официальным письмом, оформленным в установленном порядке и прошедшим регистрацию, а рукописной запиской на личном бланке начальника Управления по делам воинской повинности. Во-вторых, о том же свидетельствует содержание записки. Сам автор, ссылаясь на “крайний недостаток времени”, не находит, что подготовленный в его ведомстве документ “очень хорошо составлен”. Другими словами, руководитель подразделения МВД, взявши на себя оформление протокола совещания, выполнил эту работу, по его собственной оценке, “на троечку” (удовлетворительно). Поскольку, казалось бы, спешки уже особой нет – можно было и доработать “журнал” до требуемой кондиции, тем более, что под ним должны подписаться высокопоставленные чины трех ведомств, участвовавших в совещании. К подобным документам принято относится с особой тщательностью. И тем не менее МВД направляет в Главный штаб “сырой” документ, что, безусловно, – дурной тон и позор.
О крайнем цейтноте свидетельствует и вторая часть записки тайного советника С.А. Куколь-Яснопольского от 24 июня 1916 года, в которой он настойчиво просит начальника Главного Штаба представить в МВД “список” (то есть копию) доклада немедленно по получении информации о его согласовании царем. Более того, начальник Управления по делам воинской повинности не скрывает, что всё это ему нужно, чтобы “сейчас же” разослать во все окраинные губернии и области “исполнительные телеграммы”.
Почему так откровенно суетится тайный советник? Ведь ему прекрасно известно, что любой документ, даже подписанный самим императором, вступает в законную силу только после утверждения Сенатом. К тому же никаких поручений или полномочий по “рассылке исполнительных телеграмм” МВД не получало. Во всяком случае во всей предшествовавшей переписке двух министерств об этом ничего не сказано, да и в “журнале междуведомственного совещания” – тоже. Напротив, во всех документах подчеркивается, что главным исполнителем является Военное министерство, а МВД не более чем “содействует”.
И тем не менее высокопоставленное должностное лицо Министерства внутренних дел, непосредственно подчиняющееся министру Б.В. Штюрмеру, в нарушение всех правил не только торопит военных, но и, не скрываясь, пишет о намерении нарушить законодательство в части введения в действие нормативного правового акта до того, как он будет окончательно утвержден и опубликован.
Что же заставило так торопиться начальника Управления С.А. Куколь-Яснопольского? Попробуем ответить на этот вопрос.
В записке от 24 июня 1916 года тайный советник С.А. Куколь-Яснопольский упоминает, что в этот день он был на заседании Совета Министров и имел там разговор с Военным министром Д.С. Шуваевым. Надо отметить, что заседание Совета Министров в тот день было очень “плодовитым”. Если обычно по результатам таких совещаний составляли один, максимум два, “Особых журнала” по вопросам, требующим высочайшего утверждения, то субботой 24 июня датировано аж 9 журналов – с № 113 по № 121, в том числе 5 журналов (№ 113-117) в которых излагались вопросы, рассмотренные ранее, но не нашедшие окончательного разрешения.
Любой чиновник, работавший в верхних эшелонах власти, без доли сомнения скажет, что такой аврал бывает только в двух случаях: если данному органу грозит скорое закрытие или если его руководитель получил “черную метку”, то есть предупреждение об увольнении. Чтобы проверить эту гипотезу обратимся к надежному источнику – протоколам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, в частности к допросам бывшего председателя Совета Министров Б.В. Штюрмера, проходивших 22 и 31 марта 1917 года. В ходе этих продолжительных расспросов члены ЧСК неоднократно возвращались к обстоятельствам назначения и увольнения Б.В. Штюрмера с поста министра внутренних дел. В частности, в протоколе от 22 марта 1917 года есть такой фрагмент:
Председатель. — Каким образом добились вы портфеля министра внутренних дел, и кто посодействовал этому?..
Штюрмер. — Как же можно добиваться?! Мне так было тяжело с одной должностью!.. Так что добиваться я не мог: никогда, до последней минуты этого не было и никаких посредников между мной и государем не было…
Председатель. — Скажите, а при каких условиях вы заняли пост министра иностранных дел?
Штюрмер. — Министра иностранных дел… Это было так. Когда я был в Ставке и там был Совет Министров, начальник штаба генерал Алексеев…
Председатель. — Когда это было?
Штюрмер. — Это могу сказать: 27 и 28 июня 1916 года… Тогда мне пришлось возбудить вопрос о том, что нужно назначить особое лицо, уполномоченное для разрешения дел, касающихся войны, или — как вам сказать? — для участия гражданского лица в войне… Вообще это формулировано было так… Пожалуйста, извините, если я не буду точен: я не могу… Все это случилось с такой головокружительной быстротой, что я не мог запомнить. Я помню общую схему: что необходим диктатор… Это слово было произнесено, я его запомнил, — может быть, не Алексеевым, а кем-нибудь другим — диктатор, который бы взял все: как дело гражданское, так и военное, в свои руки… Потому что есть особое совещание, Совет Министров — все это должно быть объединено в одних руках…. Я помню, что слово «диктатор» было произнесено. Последовал целый ряд возражений, … Причем было указано, что надо особое лицо назначить, которому мы можем дать в иных случаях особые полномочия, — вот в какую схему вылилось… Тогда государь спросил меня: мог ли бы я принять? Я ответил: «Конечно, нет!.. Я затруднен и без того: я не в состоянии…» Тогда, в тот же день вечером, по телефону я доложил государю, что я успел обдумать и совершенно не могу совместить эти три должности…
Председатель. – Т.-е. должности председателя Совета Министров министра внутренних дел, да еще диктатора?
Штюрмер. — Потому что слишком много…
Вот такие признания. Заметим, что, хотя слово «диктатор», допрашиваемый приписывает генералу М.В. Алексееву, но само предложение “назначить особое лицо, уполномоченное для разрешения дел, касающихся войны, или — как вам сказать? — для участия гражданского лица в войне…“ изначально исходило от самого гофмейстера Б.В. Штюрмера. Ясно, что такие заявления не делаются спонтанно, а поскольку 24 июня и названные Б.В. Штюрмером в ходе допроса даты разделяют всего три дня, вряд ли могут быть сомнения, что план стать “диктатором”, но при этом освободить себя от функций министра внутренних дел, созрел у действующего Председателя Совета Министров (а вернее, – у той шайки во главе с Распутиным, в руках которой, по словам Д.С. Шуваева, сам Штюрмер был “пешкой”) еще до отъезда в Ставку.
Так что высказанное нами предположение о причине необычного числа вопросов, разрешенных именно на заседании в субботу 24 июня, полностью подтверждается.
Суммируя все приведенные аргументы и факты можно считать доказанным, что настойчивость и поспешность, которыми наполнена записка начальника Управления по делам воинской повинности С.А. Куколь-Яснопольского, объясняются тем, что в этот день прошел слух, что дни правления гофмейстера Б.В. Штюрмера на посту руководителя МВД сочтены. Хотя не исключено, что гофмейстер Б.В. Штюрмер сам сказал своему подчиненному об этом и попросил ускорить дело. Поскольку мнение по данному поводу нового министра внутренних дел никто знать не мог, для организаторов реквизиции инородцев стало крайне необходимым завершить начатое ими дело до того, как главный “локомотив реквизиции” – министр внутренних дел Б.В. Штюрмер – покинет свой пост. Как бы то ни было, но тайный советник С.А. Куколь-Яснопольский узнал, что действующий министр не сегодня – завтра покинет свой пост и потому спешил “перейти Рубикон”, то есть запустить придуманный в МВД механизм “реквизиции”, сделав его тем самым необратимым. В противном случае не исключалось, что или новый хозяин кабинета на Набережной Фонтанки или военный министр Д.С. Шуваев поведут это дело на свой лад, и тогда те неявные цели “шайки”, пешкой в руках которой был Б.В. Штюрмер, могут оказаться под угрозой.
Забегая несколько вперед скажем, что через две недели после описываемых событий – 7 июля 1916 года – гофмейстер Б.В. Штюрмер и в самом деле был уволен, но не с обеих своих должностей, а только с поста министра внутренних дел, оставшись при этом еще на несколько месяцев Председателем Совета Министров и, по совместительству, министром иностранных дел. Тогда же 
министерский кабинет в здании МВД занял действительный статский советник А.Н. Хвостов, – человек совсем иного склада и взглядов на государственную службу, а главное – категорически неподконтрольный “распутинской шайке”. Так что опасения, нашедшие отражение в тексте записки начальника Управления по делам воинской повинности С.А. Куколь-Яснопольского от 24 июня 1916 года, были более чем обоснованы.
Кстати отметим, что практически из 9 вопросов, решения которых были оформлены Особыми журналами от 24 июня 1916 года, имели откровенный “коррупционный” душок, и касались различных аспектов перераспределения прав собственности, причем 3 из них носили откровенно шовинистический характер.
В 20-х числах июня 1916 года, когда в Петрограде высшие министерские чины готовили для высочайшего согласования текст “Кровавого повеления”, в Туркестанском крае произошли события, на первый взгляд не имеющие отношения к нашей Хронике, но на самом деле во многом определившие трагический ход реализации сочиненного в Петрограде “указа от 25 июня”.
События, о которых пойдет речь, отражены в документах дела “О разрешении вр[еменному]. Туркестанскому Генерал-губернатору Мартсону прибыть в Петроград для доклада по Хивинским делам”, которое хранится в фонде Азиатской части Главного Штаба [РГВИА Ф. 400. Оп. 1. Д. 4545].
Открывается это дело расшифровкой секретной телеграммы Командующего войсками Туркестанского военного округа Ф.В. Мартсона от 26 мая 1916 г. № 444 Военному Министру (вх. 28 мая 1916 г. № 157/162) [РГВИА Ф. 400. Оп. 1. Д. 4545 л.1 Подлинник], в которой сообщается, что Хан Хивинский просит разрешить ему поехать в Кисловодск для лечения от малярии.
Напомним, что незадолго до этого – в январе-апреле 1916 года – в Хивинском Ханстве были серьезные вооруженные беспорядки, направленные против Хивинского правителя Асфандиар-хана, подавить которые удалось только карательному отряду российской армии под командованием Сырдарьинского губернатора, генерала-лейтенанта А.С. Галкина. Эти волнения, иногда называемые “хивинским восстанием 1916 года”, вызвали очень серьезное беспокойство и в Ташкенте, и в Петрограде. И это вполне понятно – Россия воевала с мусульманской Турцией, и потому любые волнения в тыловых районах, населенных мусульманами, автоматически вызывали вопрос: а не мутит ли там воду “турецкая пропаганда”? (Кстати, как потом выяснилось, – не мутила, то есть ни турецкого, ни немецкого”следа” и здесь не было). Тем не менее, на всех уровнях русской власти были очень недовольны Асфандиар-ханом. Возникшие проблемы удалось разрешить, но нужно было разобраться в том, почему они произошли и как быть дальше. Ответить на эти крайне важные и непростые вопросы без учета мнения Туркестанского генерал-губернатора было невозможно. Поэтому министерства Военное и Иностранных дел решили пригласить генерала от инфантерии Ф.В. Мартсона в Петроград для консультаций. При этом и сам временный Генерал-губернатор Туркестана очень стремился в Петроград, о чем он и сообщил в заключительном абзаце упомянутой выше телеграммы от 26 мая 1916 г. № 157/162
“…Лично полагаю по вопросу Хана и Ханства, поставленному мне начальником Главного Штаба письмом № 107 по обсуждению его на месте, испросить на вторую половину июня разрешение прибытия мне Петроград.”
Но тут, с сожалением, нужно заметить, что покинуть Туркестан 63-летний генерал от инфантерии Ф.В. Мартсон стремился не столько или, как минимум, – не только из интересов государственной службы. Дело в том, что временный Генерал-губернатор Туркестана был серьезно болен, правильнее сказать – смертельно болен: ему оставалось жить менее полугода. Именно болезнь стала главной причиной того, что Туркестанский край лишился верховного управляющего, который не только оказывал активное и открытое сопротивление планам очередного ущемления коренного населения в земельном отношении, но и имел все властные права, чтобы эти планы если не разрушить, то по крайней мере развести во времени с предстоящей “реквизицией труда инородцев”.
Причем внешние обстоятельства складывались так, что Генерал-губернатору Ф.В. Мартсону не было необходимости срочно ехать в столицу Империи и передавать свои полномочия. В упомянутом Деле № 4545 имеется отношение Министра иностранных дел С.Д. Сазонова от 1 июня 1916 г. № 456 Военному Министру Д.С. Шуваеву, в котором, касаясь вопросов поездки Хана Хивинского в Кисловодск и приезда Туркестанского Генерал-губернатора Ф.В. Мартсона в Петроград, руководитель МИД отмечает [РГВИА Ф. 400. Оп. 1. Д. 4545 л.5-5об Подлинник], что приезд Главного начальника Туркестанского края был бы весьма полезен, но, ввиду того, что ситуация в Хиве еще не вполне разъяснилась, с визитом надо повременить…
“…В виду сего мне представлялось бы весьма желательным просить генерала Мартсона, если нет каких-либо других неотложных причин, требующих немедленного его прибытия сюда, отсрочить свой отъезд из Ташкента до конца июля…”
История не знает сослагательного наклонения, и все же хочется отметить, что если бы отъезд Генерал-губернатора Ф.В. Мартсона из Ташкента был отсрочен, то история среднеазиатских народов могла пойти бы по-иному. Но, в историю, как это часто бывает, вмешался субъективный фактор – смертельная болезнь.
13 июня 1916 года Николай II собственноручно начертал “Согласен” на Всеподданнейшем докладе Военного Министра Д.С. Шуваева от 13 июня 1916 года № 14 “О разрешении Хану Хивинскому поездки для лечения на Кавказ” [РГВИА Ф. 400. Оп. 1. Д. 4545 л.5-5об Подлинник], и Асфандияр-хан через неделю отправился в Кисловодск.
А 21 июня 1916 г. сопроводительной запиской № 99399 и.д. Дежурного генерала Главного Штаба А.П. Архангельский сообщил Военному Министру Д.С. Шуваеву, что с железнодорожной станции Арморе получена телеграмма от Туркестанского Генерал-губернатора Ф.В. Мартсона РГВИА Ф. 400. Оп. 1. Д. 4545 л.18-19 Подлинник
“Выезжаю пределов края Петроград. Возложить командование войсками на генерала Ерофеева. Мартсон”.
27 июня 1916 года генерал Ф.В. Мартсон прибыл в Петроград, а 2 августа 1916 года в Азиатской части Главного Штаба было окончено дело № 4545.
Генерал от инфантерии Федор Владимирович Мартсон, прослуживший 18 месяцев (с 4 октября 1914 года) временным Туркестанским генерал-губернатором, с занятием по должности постов командующего войсками Туркестанского военного округа и войскового наказного атамана Семиреченского казачьего войска, 20 июня 1916 года покинул Туркестанский край и больше уже туда не вернулся. В его лице коренное население края потеряло последнего защитника, который не только мыслил государственными интересами, но и был способен обуздать земельные аппетиты семиреченских казаков и их петроградских покровителей.
Все освободившиеся после отъезда генерала Ф.В. Мартсона посты и должности стал исполнять генерал от инфантерии М.Р. Ерофеев. Чьими хлопотами и почему Главным Начальником Туркестанского края стал именно этот генерал, до той поры не имевший к Туркестану никакого отношения, еще предстоит выяснить… Так же хотелось бы понять, почему при выборе преемника был обойден, а 11 июля 1916 г. отстранен от должности, генерал-лейтенант Д.Н. Воронец, который с 19 октября 1914 года являлся начальником Штаба Туркестанского военного округа, то есть получил это назначение тогда же, когда генерал от инфантерии Ф.В. Мартсон занял пост Генерал-губернатора.
Ответы на эти кадровые вопросы могут существенно прояснить многие темные пятна на картине событий 1916 года, подобно тому, как их проясняют кадровые назначения, произведенные в тот же период в уездах вверенной ему области военным губернатором Семиречья генерал-лейтенантом М.А. Фольбаумом (см. нашу статью “Кадровая политика губернатора М.А. Фольбаума“).
В заключение заметим, что исполнял все перечисленные выше высокие должности Михаил Родионович Ерофеев меньше двух месяцев, но это краткое правление очень дорого обошлось не только миллионам жителей Туркестана, но и Российской Империи в целом.
< ЧИТАТЬ: ЗА 2 ДНЯ ДО… ЧИТАТЬ: ДЕНЬ УКАЗА … >
