20 июня 1916 года. Хроника Кровавого Повеления. 5 дней до Высочайшего соизволения…
Понедельник 20 июня 1916 года в Отделе Пенсионном и по службе нижних чинов опять начался с суеты и неопределенности. С одной стороны нужно было срочно исполнять распоряжение помощника Военного Министра П.А. Фролова по Докладной записке по Главному Штабу от 17 июня 1916 г. № 142 об информировании Управления по воинской повинности МВД в лице начальника этого управления С.А. Куколь-Яснопольского о назначенном на 21 июня совещании и о позиции Военного министра по вопросу о “реквизиции труда”, а с другой – согласно резолюции самого министра Д.С. Шуваева на письме Председателя Совета Министров, Министра внутренних дел Б.В. Штюрмера – в таком информировании не было никакой необходимости, так как генерал от инфантерии Д.С. Шуваев и тайный советник С.А. Куколь-Яснопольский во второй половине этого дня должны были встретиться лично (см. обзор событий 19 июня 1916 г.)
Все эти метания нашли отражения в служебных пометках на упомянутой Докладной записке № 142, из которых следует, что в конце концов полковник П.М. Острянский убедил руководство Отдела ПипСНЧ, что в МВД звонить нет необходимости, так как высшее руководство решило разобраться самостоятельно, с глазу на глаз. Поэтому последняя карандашная запись на Докладной записке, сделанная полковником П.М. Острянским, гласит:
Доложено вр.и.д. [начальника] отдела о нежелательности сообщать т[айному] с[оветнику] Куколь-Яснопольскому по резолюции, ввиду предположительного 20 июня его совещания с Военным Министром.
На этом суета в Отделе пенсионном и по службе нижних чинов закончилась.
Как всем ныне хорошо известно, через 5 дней после встречи в особняке по адресу Набережная Мойки, 67 представителей двух ведомств царем Николаем II был одобрен документ, согласно которому набор инородцев для работы в ближайшем тылу соизволялось осуществить реквизиционным порядком. Согласие Военного министра, генерала от инфантерии Д.С. Шуваева на такой способ решения задачи, поставленной Ставкой Верховного главнокомандующего, было получено в ходе приватного, без свидетелей, разговора министра с начальником Управления по воинской повинности МВД, тайным советником С.А. Куколь-Яснопольским. Это – неоспоримый исторический факт. Военный министр, две с половиной недели стойко и небезуспешно руководивший сопротивлением откровенному нажиму со стороны 
руководства МВД и лично Председателя Совета Министров гофмейстера Б.В. Штюрмера, капитулировал.
Вряд ли кто-нибудь сможет узнать доподлинно, что именно сказал тайный советник С.А. Куколь-Яснопольский генералу от инфантерии Д.С. Шуваеву во время их встречи с глазу на глаз 20 июня 1916 года. Вряд ли когда-нибудь станет достоверно известно, какими аргументами представитель МВД заставил военного министра сдаться. Но факт остается фактом: Военный министр, упорно отстаивавший в ходе официальной переписки идею набора рабочих на принципах воинской повинности, после приватной, без свидетелей и протокола, встречи с представителем Министра внутренних дел полностью и бесповоротно принял точку зрения своих оппонентов. Почему это произошло – настоящая загадка.
Интерес к этому вопросу возник не сегодня: он очень интересовал созданную в 1917 году Временным Правительством “Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств” (далее – ЧСК). По вопросу о подготовке повеления от 25 июня 1916 года на заседаниях ЧСК 31 марта 1917 года был допрошен гофмейстер Б.В. Штюрмер, а 11 октября того же года – генерал Д.С. Шуваева.
Бывший всесильный Председатель Совета Министров Б.В. Штюрмер, будучи уже очень серьезно болен и ослаблен пребыванием в тюремной камере, отвечал на вопросы невнятно, ссылался на плохую память и форс-мажорные обстоятельства. Надо признать, что член ЧСК, депутат Государственной Думы Ф.И. Родичев (оставшийся в истории как автор выражения “столыпинский галстук”) в общем-то и не стремился допытываться до подробностей. Вот этот фрагмент допроса
Родичев. – Затем, относительно ваших действий, весьма крупных действий. Это – вами объявленное повеление о призыве мусульманского населения к работам. Что вы можете сказать?
Штюрмер. – Я не могу подробно рассказать, но это имеется в Совете Министров, там есть все делопроизводство.
Родичев. – Что вы думаете о законности этого распоряжения? Когда вы его сделали, объявили, вы представляли себе, что вы не имеете права этого делать?
Штюрмер. – Вы спрашиваете про то, что произошло потом в Ташкенте?
Родичев. – Да, да. Распоряжение, которое вы объявили, представляли вы себе, что вы не имели права этого сделать?
Штюрмер. – Вы увидите, что там есть. Я помню, что часто у нас бывало так, – я скажу, слава богу, нечасто, например, по поводу случая с Алексеевым, по поводу диктатуры, но бывали случаи, когда горит – нужно спасать, а подробностей я не помню.
Родичев. – Вы к этому относились так же, как к вопросу о вашем праве на диктатуру?
Штюрмер. – К последнему, как к неизбежному злу.
Родичев. – Значит, вы к переступлению границ законности относились, как к неизбежному злу, и делали это с полным сознанием?
Штюрмер. – В виду того, что горит.
Родичев. – Я удовлетворен.
Как видно, Чрезвычайной следственной комиссии было достаточно получить признание главноуправляющего лица, что “переступление границ законности” воспринималось этим лицом как допустимое и даже неизбежное зло. Выяснять детали – как и в какой форме это “переступление” совершалось – у ЧСК желания не было. Во всяком случае, по вопросу о реквизиции инородцев это так.
С бывшим военным министром генералом Д.С. Шуваевым на тему реквизиции инородцев говорили дольше, но что-либо определенное понять из стенограммы этого допроса очень сложно. Отметим, что допрос этот состоялся в октябре 1917 года, когда гофмейстера Б.В. Штюрмера уже не было в живых, и генерал Д.С. Фролов “как благородный человек” отказался отвечать на некоторые вопросы, намекая на принцип “о покойнике или хорошо или ничего”. В размещенной на нашем сайте стенограмме допроса генерала Д.С. Шуваева фрагмент, посвященный повелению от 25 июня 1916 года, занимает более 5 страниц (стр.290-295), поэтому в данном обзоре полностью его воспроизводить не будем, а ограничимся только теми вопросами и ответами, которые имеют непосредственное отношение к тому перелому, который произошел во мнении военного министра 20 июня 1916 года после разговора с тайным советником С.А. Куколь-Яснопольским (все купюры помечены отточием).
Председатель. — Генерал, будьте добры дать краткий очерк того, как возникла мысль об этом высочайшем повелении, к которому вы оказались причастны, о привлечении мужского населения империи для работ по устройству оборонительных сооружений, и какое было тут участие Штюрмера, и какое ваше, потому что это имеет для нас значение.
Шуваев. — Тут, главным образом, требования ставки, во что бы то ни стало, дать рабочих. Они начали с миллиона. … шла усиленная торговля со ставкой в лице начальника штаба верховного главнокомандующего…. И, таким образом, пришли к 400.000… Рабочих. Вместо миллиона дать 400.000. … Это настоятельно требовалось, как письменно, так и словесно, при поездке в ставку. Я, вернувшись из ставки, позвал к себе, с разрешения Штюрмера, Куколя-Яснопольского, затем начальника главного штаба ген. Аверьянова и Фролова и говорю: «Мне во что бы то ни стало, хоть тресни, а нужно рабочих, иначе, говорю, мы проиграем кампанию». Если рабочих, то это в рамках существующего закона можно.
Иванов. — Т.-е. по найму?
Шуваев. — Да, деньги платить. Но это все-таки наряд рабочих, привлечение рабочих. Мне, извините, решительно все равно, а Куколь-Яснопольский говорит, что, если бы даже и введена была повинность, она повлечет за собой гораздо больше неприятностей. …
Председатель. — Позвольте считать, что вы основываетесь на законе, который изображен в ст. 139, 18 книги свода военных постановлений о реквизиции. … Каким образом, по этому закону, вы находили возможным жителей, скажем, Туркестанского края, брать и везти на театр военных действий? Это высочайшее повеление, которое вы в порядке верховного управления испросили, не идет ли оно вразрез с законом?
Шуваев. — Позвольте сказать по поводу статьи закона. Сказано «местных жителей». Если я из деревни Ивановки, и могу быть вызван в деревню Петровскую для таких-то оборонительных работ, и если стать на эту точку зрения, то закон теряет всякое значение. [Получается, что] Никому нельзя местных жителей дальше своей деревни везти.
Председатель. — Вы теперь защищаете это повеление; но не было ли так, что вначале военное ведомство в вашем лице стояло на совершенно правильной точке зрения о необходимости просто объявить особый призыв, а потом уже министерство внутренних дел повернуло вас на другую точку зрения.
Шуваев. — Сначала я стоял на такой точке зрения, что нужно ввести повинность, даже воинскую повинность, и до меня это дело разрабатывалось…
Председатель. — Т.-е., чтобы издать закон о том, что инородцы перестают быть свободными от несения воинской повинности?
Шуваев. — Может быть, с некоторыми отступлениями.
Председатель. — Для формирования особых частей или для специальных надобностей?
Ольденбург. — Дума тоже имела в виду ввести особую воинскую повинность для инородцев, в виду необходимости привлечь их в военное время.
Шуваев. — Но вопрос не получил разрешения в виду несвоевременности и незначительного числа. Насколько я помню, рассчитывали получить всего около 30.000.
Председатель. — Т.-е. если бы этот призыв ограничился одной только возрастной группой?
Шуваев. — Да. Это нашли несвоевременным. Я до сих пор стою на том, что закон этот нужен, а наряд на работы — реквизиция, это другое дело. Меня поставили в узкие рамки. При начале было много суждений в ставке, а тут пришлось поставить это в рамки реквизированных рабочих, без всяких надежд и предположений на будущее. И я смотрел на это, как на реквизицию.
Председатель. — Значит … мнение о необходимости издать такой закон оставалось у вас даже и тогда, когда вы испросили это высочайшее повеление?
Шуваев. — Это совершенно другой порядок, это реквизиция.
Председатель. — Какое же участие в испрошении этого закона принимал министр внутренних дел и председатель совета министров?
Шуваев. — Нужно было решить вопрос больше военный … — это касалось военного ведомства, и потому порешили, что я должен испросить высочайшее соизволение.
Председатель. — Это порешили где и с кем?
Шуваев. — Штюрмер, я и Куколь-Яснопольский.
Председатель. — Куколь-Яснопольский, как исполняющий обязанности министра внутренних дел?
Шуваев. — По отбыванию воинской повинности.
Председатель. — Штюрмер и вы это решили?
Шуваев.—Да. Доклад был с общего согласия, я давал прочитать.
При внимательном прочтении приведенного фрагмента протокола видно, что председатель ЧСК Н.К. Муравьев по сути трижды (!) задает генералу Д.С. Шуваеву вопрос, придерживалось ли военное ведомство и сам министр изначально “совершенно правильной”, то есть основанной на законе, точки зрения на порядок призыва инородцев. И каждый раз допрашиваемый увиливает от ответа: первый раз генерал Д.С. Шуваев заявляет, что ему было “извините, решительно все равно”, каким образом будет выполнено требование Ставки; во второй – Д.С. Шуваев начинает говорить о законе о воинской повинности, отклоненном еще зимой 1915 года; а в третий – ответ на вопрос о своем отношении к реквизиции сводит к рассказу о согласованном решении двух ведомств о том, кто именно “должен испросить высочайшее соизволение”. В результате ЧСК (а вместе с ним и мы – читатели протокола) так и не получили ответа на изначально поставленный вопрос о роли каждого из двух министров – военного и внутренних дел – в определении принципиального момент повеления от 25 июня 1916 года: проводить ли набор в порядке, схожем с призывом по воинской повинности и утвержденном Государственной Думой, или в форме реквизиции по уже имеющемуся закону.
И это (не очень-то изящное, но в целом успешное для допрашиваемого) увиливание генерала Д.С. Шуваева от честного ответа вполне объяснимо. Ведь, если бы он признался в том, что, мол, он-то хотел все сделать по закону, но “министерство внутренних дел повернуло его на другую точку зрения“, то немедленно последовал бы вопрос: кто, когда и каким образом заставил министра сделать этот “поворот”. И тогда генералу пришлось бы вспоминать аудиенцию, состоявшуюся 20 июня 1916 года в особняке Военного министра на Набережной Мойки, 67. А делать это, судя по приведенному допросу, Дмитрию Савельевичу категорически не хотелось! Поэтому он два раза отвечал не на поставленный вопрос, а в третий – просто лукавил. К сожалению, в отличие от нас, у членов ЧСК не было доступа к секретному Делу № 3/1916 Отдела Пенсионного и по службе нижних чинов, а потому они не могли уличить генерала Д.С. Шуваева в неискренности.
К протоколу допроса бывшего военного министра Д.С. Шуваева Чрезвычайной следственной комиссией мы еще вернемся, так как в нем есть интересные и важные упоминания о событиях, произошедших уже после того, как военный министр развернул на 180о свою точку зрения на порядок проведения набора инородцев на тыловые работы.
А в настоящем обзоре хотелось бы немного пофантазировать на тему “Что сказал тайный советник Степан Александрович генералу от инфантерии Дмитрию Савельевичу?” Если у читателей данной Хроники Кровавого повеления имеются собственные предположения по этому вопросу, предлагаем поделиться ими в Комментариях к данному обзору.
Итак, имеются три несомненных, подтвержденных документально, факта:
- Вплоть до половины пятого вечера 20 июня 1916 года Военный министр Дмитрий Савельевич Шуваев, а также все его подчиненные в Военном министерстве, считали, что единственный правильный способ обеспечения армейского тыла рабочими – это набор их в порядке, схожем с порядком призыва по воинской повинности, но несколько упрощенном; а метод “реквизиции”, предлагаемый представителями МВД во главе с министром Б.В Штюрмера, – неприемлем и даже опасен.
- 20 июня 1916 года после встречи с начальником Управления по воинской повинности МВД Степаном Александровичем Куколь-Яснопольским, состоявшейся по инициативе Председателя Совета Министров и министра Б.В. Штюрмера, Военный министр по неизвестным причинам полностью отказался от дальнейшего отстаивания своей прежней позиции и, судя по событиям следующего дня, дал указания своим подчиненным неукоснительно следовать предложениям представителей Министерства внутренних дел.
- Более чем через год – в октябре 1917 года, отвечая на вопросы ЧСК, – бывший военный министр Д.С. Шуваев однозначно уклонялся от прямых ответов на вопросы о причинах такой резкой перемены своих взглядов и, более того, строил свои ответы так, что у комиссии должно было сложиться впечатление, будто в период подготовки повеления он изначально был не против реквизиционного порядка набора.
Совокупность трех указанных обстоятельств дает вполне резонное основание считать, что во время разговора Военного министра и представителя МВД последний сделал генералу от инфантерии Д.С. Шуваеву некие “предложения, от которых тот не мог отказаться”. Другими словами между двумя высокопоставленными чиновниками состоялся неформальный, тайный сговор на основе, которая не могла быть изложена в официальной переписке, даже при том, что переписка эта велась под грифом строгой секретности. Таким образом, есть все основания говорить о противоправном, коррупционном сговоре на самой вершине исполнительной власти Российской Империи: ведь одной договаривающейся стороны был Военный министр, а другой – должностное лицо, уполномоченное Председателем Совета министров.
Приняв такой взгляд в качестве рабочей гипотезы, попробуем разобраться, какой именно из инструментов коррупции мог применить посланник гофмейстера Б.В. Штюрмера, чтобы заставить главу военного ведомства так круто изменить свою позицию. Наши весьма скромные познания в области прикладной коррупции позволяют назвать только четыре”рычага”, с помощью которых можно “перевернуть мир” высокопоставленного чиновника и понудить его изменить свою, ранее официально заявленную и известную окружающим, позицию на диаметрально противоположную. Такими “рычагами”, по нашему скромному мнению, могут являться: 1) подкуп, 2) шантаж, 3) ссылка на негласный приказ из высших сфер, и, наконец, 4) апелляция к неким “государственным интересам”.
Скажем сразу: все, что удалось узнать о личности Дмитрия Савельевича Шуваева, свидетельствует о том, что подкупить его было категорически невозможно. Не будем забывать, что на место Военного министра он пришел из интендантской службы (в современной армии это называется “служба тыла”), которая по определению является наиболее коррупционноемкой службой в любой армии. Но генерал от инфантерии Д.С. Шуваев потому и дослужился до самых высоких званий и должностей, что всегда был кристально честен: ни одного темного пятна в его послужном списке нет. Да и дальнейшая его жизнь, а генерал Д.С. Шуваев служил в Рабоче-Крестьянской Красной Армии, в голодные дни 1918 года был главным военным интендантом Петрограда, а потом преподавал на офицерских курсах “Выстрел”, жил в статусе персонального пенсионера в провинциальном Липецке, пока на 83-м году жизни не попал в мясорубку сталинского террора. Учитывая такие обстоятельства, на наш взгляд, вульгарный подкуп категорически не вяжется с жизненными принципами Д.С. Шуваева.
Шантажировать высокопоставленного карьерного чиновника можно либо прошлыми грехами по службе или в личной жизни, либо угрозой потери руководящего статуса и крахом карьеры. Как следует из сказанного выше, о прежней беспорочной службе и неподкупности генерала Д.С. Шуваева, в его прошлом не было ничего, чем его могли бы припугнуть люди из МВД, которые по долгу службы должны были знать все о каждом российском подданном, в том числе о человеке, занимающем столь высокий государственный пост. Остается угроза лишиться министерского поста. Однако, хорошо известные обстоятельства назначения генерала от инфантерии Д.С. Шуваева на министерский пост и смещения его с этой должности не оставляют сомнений: не дорожил Дмитрий Савельевич этим статусом.Скорее наоборот – тяготился и пребывал в постоянной готовности покинуть служебный особняк на Набережной Мойки, 67. Он знал, что такое придворные интриги и категорически не желал в них участвовать. Поскольку генерал Д.С. Шуваев говорил об этом самому императору Николаю II, еще перед тем как занять министерский пост, то уж тайному советнику С.А. Куколь-Яснопольскому ответил бы, не задумываясь. Классическое “Служить бы рад, прислуживаться – тошно”, несомненно, было одним из жизненных принципов генерала.
Что касается ссылок на форс-мажор в форме неофициального повеления или “просьбы” некоего лица, стоящего в имперской иерархии намного выше конкретного чиновника, то и этот механизм вряд ли тут сработал. Во-первых, сам гофмейстер Б.В. Штюрмер, будучи Председателем Совета Министров, по отношению к министру Д.С. Шуваеву являлся именно таким вышестоящим начальником, и тем не менее военный министр в течение двух недель отказывался подчиняться нажиму. Во-вторых, на данном уровне государственного управления таковым “форс-мажором” могла быть только воля монарха, но Николай II никоим образом не был посвящен в суть противостояния двух министров. Остается, конечно, еще всем известная “темная сила” в лице “старца” Г.Е. Распутина и его камарильи, в которую, по бытовавшему тогда в петроградских верхах мнению, входил и гофмейстер Б.В. Штюрмер. И всё же мы, опять же с учетом биографических данных Д.С. Шуваева, почему-то уверены, что если бы тайный советник С.А. Куколь-Яснопольский или даже его начальник Б.В. Штюрмер сослались бы на просьбу “старца” или даже стоящей за ним императрицы, то генерал от инфантерии Д.С. Шуваев немедленно указал бы просителям на дверь. Тех, кто в этом сомневается, отсылаю к выше процитированному протоколу допроса генерала Д.С. Шуваева Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства.
Приняв изложенное выше, из четырех коррупционных рычагов остается последний – внешне менее преступный, но зато самый неопределенный и сложный в части доказательства его наличия. Речь идет о таком инструменте понуждения честного чиновника-государственника изменить свое устоявшееся мнение как спекуляция на неких “тайных, но крайне важных, государственных интересах”.
В качестве пояснения здесь, уже не в первый раз!, напрашивается отсылка к блистательному эпизоду из “Мертвых душ” Н.В. Гоголя, когда Павел Чичиков убеждает помещика Манилова совершить сделку, в законности которой у последнего есть сомнения. С преогромным удовольствием приводим здесь эту цитату полностью, уж больно легко представить себе на месте Чичикова – тайного советника С.А. Куколь-Яснопольского, а в роли Манилова – генерала от инфантерии Д.С. Шуваева, эта ассоциация становится особенно яркой, когда автор пишет о “слишком умном министре”:
Манилов совершенно растерялся. Он чувствовал, что ему нужно что-то сделать, предложить вопрос, а какой вопрос – черт его знает. Кончил он наконец тем, что выпустил опять дым, но только уже не ртом, а чрез носовые ноздри.
– Итак, если нет препятствий, то с богом можно бы приступить к совершению купчей крепости, – сказал Чичиков.
– Как, на мертвые души купчую?
– А, нет! – сказал Чичиков. – Мы напишем, что они живы, так, как стоит действительно в ревизской сказке. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов, хотя за это и потерпел на службе, но уж извините: обязанность для меня дело священное, закон – я немею пред законом.
Последние слова понравились Манилову, но в толк самого дела он все-таки никак не вник и вместо ответа принялся насасывать свой чубук так сильно, что тот начал наконец хрипеть, как фагот. Казалось, как будто он хотел вытянуть из него мнение относительно такого неслыханного обстоятельства; но чубук хрипел и больше ничего.
– Может быть, вы имеете какие-нибудь сомнения?
– О! помилуйте, ничуть. Я не насчет того говорю, чтобы имел какое-нибудь, то есть, критическое предосуждение о вас. Но позвольте доложить, не будет ли это предприятие или, чтоб еще более, так сказать, выразиться, негоция, – так не будет ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?
Здесь Манилов, сделавши некоторое движение головою, посмотрел очень значительно в лицо Чичикова, показав во всех чертах лица своего и сжатых губах такое глубокое выражение, какого, может быть, и не видано было на человеческом лице, разве только у какого-нибудь слишком умного министра, да и то в минуту самого головоломного дела.
Но Чичиков сказал просто, что подобное предприятие, или негоция, никак не будет несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России, а чрез минуту потом прибавил, что казна получит даже выгоды, ибо получит законные пошлины.
– Так вы полагаете?..
– Я полагаю, что это будет хорошо.
– А, если хорошо, это другое дело: я против этого ничего, – сказал Манилов и совершенно успокоился.
Нам кажется, что Николай Васильевич своим гениальным взором сквозь пласты времени увидел встречу двух чиновников в особняке на Мойке 20 июня 1916 года и описал ее…
Сделав такое смелое предположение, безусловно, следует предъявить такую актуальную и относящуюся к компетенции военного ведомства государственную задачу, которая, будучи крайне важной, тем не менее не может быть обсуждена в официальной переписке.
Так вот, нам кажется, что документы, которые содержатся в недавно обнаруженном нами Деле № 17 из фонда Казачьего отдела Главного Штаба (РГВИА Ф.400. оп. 25. д. 11566), позволяют предположить, решение какой именно актуальной и важной государственной задачи могло быть увязано с выбором метода организации набора инородцев на окопные работы.
Читатели Хроники Кровавого повеления, возможно, помнят те совершенно поразительные и не очень понятные строки из письма Министра внутренних дел от 7 июня 1916 г. № 16896, где впервые говорится о “реквизиционном способе набора” и возможных последствиях “инсценирования подобия призыва” (см. также обзор событий 7 июня 1916 г.). Это письмо Председателя Совета Министров обретает более внятный смысл, если его рассматривать в совокупности с самым первым документом из Дела № 17 – отношением Министра земледелия А.Н. Наумова от 4 апреля 1916 г. № 247 Военному министру Д.С. Шуваеву. На наш взгляд тема, затронутая в этом отношении, вполне могла стать главным аргументом, которым оперировал 20 июня 1916 года начальник Управления по воинской повинности МВД, тайный советник С.А. Куколь-Яснопольский во время разговора с Военным министром Д.С. Шуваевым в особняке на набережной Мойки. Во всяком случае важность и актуальность данного вопроса сомнений не вызывают, так как в письме Министерства Земледелия совершенно четко 
указано, что вопрос о наделении Семиреченского казачьего войска землей является первоочередным и находится на личном контроле императора, а это значит, что он ничуть не менее важен, чем набор рабочих для тыловых работ.
При этом надо помнить, что вопросы, связанные с казачеством и переселенческой политикой в Туркестане, находились в совместном ведении трех министерств – военного, земледелия и внутренних дел.
Поэтому предлагаем всем читателям Хроники Кровавого повеления внимательно прочесть упомянутое письмо (“Отношение Министра…”), и подумать – а могут ли вопросы, поставленные Министерством Земледелия в данном письме, быть каким-то образом связаны с методом проведения набора инородцев для тыловых работ?
Мы же со своей стороны обещаем в ближайшее время продолжить в Хронике Кровавого повеления публикацию документов не только из Дела № 3/1916 Отдела Пенсионного и по службе нижних чинов, но и из Дела № 17 Казачьего отдела “О землеустройстве пяти казачьих станиц Семиреченского войска и выселка Заилийский, расположенных в Верненском уезде”, начатом 4 апреля 1916 года и оконченном 18 августа того же года.
< ЧИТАТЬ: ЗА 6 ДНЕЙ ДО… ЧИТАТЬ: ЗА 4 ДНя ДО… >
