“— Хотелось, как лучше…
— Не надо, как лучше. Надо, как положено!“
“О бедном гусаре замолвите слово”
О первой реакции ферганского начальства на локальные мятежные действия коренных жителей в первой декаде июля 1916 года можно судить по “всеподданнейшему” (то есть адресованному непосредственно царю Николаю II) рапорту командира 6-го Оренбургского казачьего полка, полковника К.В.Боброва от 12 июля 1916 года (документ № 427).
“В. и. в. [Ваше императорское величество], всеподданнейше доношу, что по требованию военного губернатора Ферганской области [А.И.Гиппиуса] и по приказанию командующего войсками Туркестанского военного округа [М.Р.Ерофеева] от вверенного мне полка были командированы части сотен для содействия гражданским властям по усмирению местного населения в различные пункты Ферганы. 11 сего июля в двух из окрестных со Старым Маргиланом кишлаках 2 взвода вынуждены были употребить огнестрельное оружие. Среди сартов имеются убитые, число их не выяснено, но не велико. Среди казаков есть оцарапанный камнем”.
Как видим, в первые дни мятежа военный губернатор Ферганской области потребовал применить силу к бунтарям, не останавливаясь перед кровопролитием. Исполняющий дела Генерал-губернатора Туркестанского края М.Р.Ерофеев поддержал этот шаг А.И.Гиппиуса, а казаки исполнили приказ. Генерал-лейтенант А.И.Гиппиус в те дни обратился за силовой поддержкой даже к командиру части, охранявшей лагерь немецких военнопленных, и получил от него помощь.
В Ташкенте о ситуации в Ферганской области было прекрасно известно – вот, что докладывал 14 июля начальник охранного отделения Туркестанского края М.Н.Волков (документ № 39):
“Беспорядки вспыхивают [в] разных местностях Ферганы: [в] селениях Серове, Ассаке, Старом Намангане 11-го [июля] военной командой убито и ранено 69 человек. [В] Фергане положение должно признать весьма серьезным”.
Как следует из приведенной в первой части статьи череды событий, стрельба и пролитая кровь ничуть не ослабили протестную активность. Напротив, в следующие четыре дня неуклонно росло число населенных пунктов, где призывники и их родня уничтожали списки, а иногда и переписчиков. Имеющиеся в области военные силы не могли справиться с разрастающимися погромами, и 12‑го июля военный губернатор области запросил у командующего Туркестанским военным округом генерала от инфантерии М.Р.Ерофеева дополнительные войска из других районов края.
Но 13-го июля в Джизакском уезде соседней Самаркандской области началось “открытое выступление туземцев”, как его позже назвал А.Н.Куропаткин. Карательные войска под началом полковника П.П.Иванова были брошены в Джизак. А ферганскому военному губернатору исполняющий дела Генерал-губернатора М.Р.Ерофеев предложил решать проблемы вверенной ему области самостоятельно: в дополнительной силовой поддержке А.И.Гиппиусу было отказано.
Вполне возможно, что Михаил Родионович Ерофеев испытывал в эти дни очень недобрые чувства по отношению к Александру Ивановичу Гиппиусу. Чтобы понять причины конфликта двух генералов, надо вернуться к событиям 2-3 июля, предшествующим началу переписи.
Поспешность вр.и.д. Генерал-губернатора Ф.В.Мартсона и ретивость его помощника М.Р.Ерофеева
Анализ архивных документов показывает, что первые разногласия между ферганским военным губернатором и администрацией Туркестанского края проявились на совещании, посвященном исполнению царского указа от 25 июня, которое созвал исполняющий дела Генерал-губернатора Туркестанского края генерал от инфантерии М.Р.Ерофеев.
Основанием для созыва этого совещания (правильнее, – двух совещаний по одному и тому же вопросу), состоявшегося 2 и 3 июля 1916 года в Ташкенте, явился не сам царский указ о реквизиции, а распоряжение генерала от инфантерии Ф.В.Мартсона, поступившее телеграфом из Петрограда. По неясной причине историками упускается из виду следующий момент, отмеченный в Докладной записке помощника главного военного прокурора В.Е.Игнатовича командующему войсками Туркестанского военного округа А.Н.Куропаткину от 31 декабря 1916 года (документ № 49):
“Высочайший указ от 25 июня был получен на месте в г. Ташкенте 9 июля. Предварительно же временным генерал-губернатором края генералом Мартсоном было дано из Петрограда распоряжение о том, чтобы подготовить население к предстоящей мере и составить списки подлежащих реквизиции рабочих”.
Генерал от инфантерии Ф.М.Мартсон на момент написания прокурорской Докладной записки уже умер, и его можно было обвинять в неуместной поспешности. На самом деле, кроме двух телеграмм Ф.В.Мартсона от 29 июня, в Ташкент днем ранее поступила телеграмма министра внутренних дел Б.В.Штюрмера, который одновременно был и премьер-министром. Являясь одним из авторов Указа, премьер-министр и, по совместительству, министр внутренних дел, требовал обеспечить набор рабочих в кратчайшие сроки. Поэтому, еще не имея на руках официальный текст “высочайшего указа”, генерал М.Р.Ерофеев, “оставшийся на туркестанском хозяйстве” после отбытия в Петроград вр.и.д. Генерал-губернатора Ф.В.Мартсона (и из-за болезни уже более не вернувшегося в Ташкент), во исполнение указаний петроградских начальствующих лиц, начал действовать с упреждением. Эта поспешность в исполнении, вообще-то несвойственная чиновничеству, вылилась в проведение той самой переписи, которая так возбудила население края. Возможно, что генерал В.И.Покотило, говоря, что М.Р.Ерофеев “не подготовлен”, и имел в виду, что исполняющий дела Генерал-губернатора не научился “спешить медленно”. Ведь, подожди он немного, и все могло пойти по-другому. Хотя бы потому, что уже 7 июля 1916 года Б.В.Штюрмер был освобожден от должности министра внутренних дел, а пришедший ему на смену А.А.Хвостов вряд ли бы стал резко настаивать на реализации идей своего предшественника (который, правда, оставался премьер-министром).
Во время совещания 2 июля военные губернаторы трех областей – Н.С.Лыкошин, Н.К.Калмаков, А.С.Галкин (М.А.Фольбаум не смог приехать) выразили мнение, что набор может быть осуществлен в срок и без особых осложнений… при одном условии: что никаких посемейных списков составлять не будут. Первым это высказал Сыр-Дарьинский губернатор А.С.Галкин (тот самый, который, по словам В.И.Покатило, “каждый день пьян”, видно по русской пословице “пьян да умен – два угодья в нем”), который заявил, что набор по посемейным спискам является задачей “почти невыполнимой”, так как ввиду отсутствия метрических записей реквизиция по определенным возрастам приведет к злоупотреблениям. Поэтому он предложил отработанный метод набора на работы “по разнарядке”. Самаркандский губернатор Н.С.Лыкошин также считал, эксцессов не будет, если набор проводить “натурной повинностью”, без составления посемейных списков. Ферганский военный губернатор А.И.Гиппиус поддержал своих коллег в части набора по разнарядке, но был единственным, кто высказал опасения, что активное сопротивление населения вовсе не исключено.
Семиреченский военный губернатор М.А. Фольбаум не смог приехать на совещание, но нет сомнения, что в части уверенности в “покорности туземцев” он бы присоединился к трем своим коллегам, так как ровно за три года до этого – 2-го июля 1914 года, признавая хищническими методы изъятия земель переселенцами и их губительность для киргизского хозяйствования, рапортовал:
«С полицейской точки зрения создавшееся положение не опасно: бунта или восстания не будет, а если и явятся эксцессы, то их нетрудно подавить».
Этого же мнения “матерый, опытный жандарм” М.А.Фольбаум (по характеристике С.Д.Асфендиарова) придерживался и позже, когда в июле 1916 года протесты коренного населения стали реальностью. Видимо, именно это и нравилось в нем генералу от кавалерии В.И.Покотило.
Наиболее резко на совещании 2 июля выступил ферганский военный губернатор генерал-лейтенант А.И.Гиппиус, который предсказал, что “население доставит людей никуда не годных и встанет вопрос, что делать дальше”. Он считал необходимым принять организационные меры, направленные на обеспечение лучшего понимания местным населением поставленной перед ними задачи, настаивал на проведении набора по разнарядке (как предлагал А.С.Галкин), а посемейные списки (коль уж начальство велит) составлять как инструмент контроля и, одновременно, как предупреждение, что они будут использованы, если добровольный набор не даст требуемый результат.
В итоге в “Журнале особого совещания по вопросу о реквизиции туземцев для тыловых работ” от 2 июля 1916 года читаем (Сборник “Восстание 1916 года в Киргизстане”, 1937 г. – документ №1)
“… совещание постановило: посемейных списков не составлять, губернаторам дать населению наряд на поставку рабочих натуральной повинности по обычаю, но придерживаясь указанных в телеграмме министерства внутренних дел возрастов, не исключая, однако уклонения в сторону более зрелого в сторону 40 лет”.
Обратим внимание, что ни в названии совещания, ни в тексте “Журнала…” даже не упоминается “высочайший указ” – для любого чиновника это значит, что законного “основания” для проведения не то что “реквизиций, но даже для созыва совещания не было. Царедворцы, пользуясь слабостью царя, сами стали вести себя, как высшие правители России. Об этом 13 декабря 1916 года будет говорить в Государственной Думе А.И.Керенский:
“…при обнародовании в жизнь одного только Высочайшего повеления от 25 июня были нарушены все, какие только можно было и нарушить, основные и не основные законы Российской империи. Этот факт, этот случай очень характерен, потому что здесь вы видите не только пренебрежение со стороны министров к основным законам, не только их полное игнорирование интересов и нужд страны, но и признание себя самих абсолютными самодержцами Российской Империи, признание, что для их министерской воли никаких ограничений не существует. Даже точную волю Верховной власти для себя они считают совершенно необязательной”.
Таким образом, военные губернаторы, зная местную специфику, сразу почувствовали не только неисполнимость, но и опасность проведения реквизиции тем методом, который предложили петроградские начальники. Более того, они нашли более мягкий и верный способ решения поставленной задачи и убедили и.д. Генерал-губернатора М.Р.Ерофеева запротоколировать их предложение в качестве решения совещания.
Так почему же тогда 4 июля во всех областях началось составление посемейных списков, коль губернаторы сочли проведение переписи делом неподъёмным и опасным? Судя по всему, когда известие о решении “особого совещания” от 2 июля дошло до Петрограда, его там сочли неповиновением прямым указаниям начальства. Исполняющий дела Генерал-губернатора М.Р.Ерофеев был вынужден на следующий день – 3 июля провести еще одно совещание в том же составе, на котором туркестанские начальники отменили собственное решение и согласились исполнять приказ столичного начальства о составлении семейных списков. Второе совещание признало “высшую мудрость” петроградского начальства, что потом обернулось большой кровью и, вследствие доклада А.И.Керенского, стала поводом для требования об отречении императора. Но, поскольку самостоятельными силами русская администрация выполнить работы по переписи не могла физически (ввиду малочисленности русских чиновников на местах), собрание по подсказке из Петрограда, решило поручить составление посемейных списков администрации туземной. Тем самым с одной стороны, открыв для туземных администраторов новую коррупционную кормушку, а с другой, – подставив их под ярость масс.
Навязанное туркестанской администрации невежественное, с точки зрения основ управления, требование петроградских чиновников, усиленное вынужденной неадекватностью метода реализации этого требования, неизбежно привело к трагическим событиям.
И только генерал-лейтенант А.И.Гиппиус, не услышал окрик высшего начальства и внес диссонанс в дружный хор своих коллег, в одночасье уверовавших, что и перепись и “реквизиция инородцев” пройдут как по маслу, без эксцессов и проблем. Ферганский губернатор и на втором заседании продолжал говорить об опасности составления посемейных списков. Он открыто высказал мнение, что, поручая проведение посемейной переписи туземной администрации, русская администрация создает условия не только для массовой коррупции, но и для возмущения. Гиппиус предрек, что почетные лица и муллы используют свое влияние для того, чтобы переложить всю тяжесть “реквизиции” на беднейшую часть своих сородичей. Увы, слова генерал-лейтенанта А.И.Гиппиуса не были восприняты остальными участниками совещания, и все его предложения были отклонены.
Вот как звучит этот исторический эпизод в изложении А.Ф.Керенского, представленном в его докладе в Государственной Думе на закрытом заседании 13 декабря 1916 года
Получив этот указ, исполняющий должность туркестанского генерал-губернатора собрал совещание со всеми губернаторами края и на этом совещании они обсуждали, как привести в исполнение эту меру, и находили, что она невыполнима. Но ведь закон для русского чиновника вещь второстепенная, — приказание начальства – это всё для него и он всегда его исполнит. И в этом огромном совещании местных представителей власти нашелся только один губернатор, генерал Гиппиус, который имел гражданское мужество подать особое мнение и не подчиниться такому безумному распоряжению власти. Это был единственный губернатор, который сказал: «Мера такого содержания, и в таком порядке проводимая, не может быть благополучно проведена: вы, скорее, господа, думайте не о том, как ее проводить, а о том, как усмирять население и как бороться с теми последствиями, которые вызовет эта мера».
А.Ф.Керенский заблуждается только в одном: собственно царский Указ на момент проведения совещаний еще даже не поступил в Ташкент. Знал бы это Александр Федорович, полагаю, пафос его обвинений был бы еще больше.
Как бы то ни было, генерал-лейтенант А.И.Гиппиус сделал первый решительный шаг, который обусловил его последующие действия, – он составил “Особое мнение”, в котором предупредил об опасности принятых решений, и потребовал приложить его к протоколу совещания. И вот, буквально неделю спустя, появились более чем очевидные доказательства его правоты. А кто, где и когда любил кассандру?
Справедливость утверждения, что А.И.Гиппиус и позже видел общую ситуацию в Туркестане более адекватно, чем и.д. Генерал-губернатора, видно из телеграммы, направленной им 13 июля из Коканда в Петроград помощнику военного министра П. А.Фролову (документ № 113). А.И.Гиппиус пишет:
“По моему мнению, основная причина беспорядков заключается в одной несомненной крупной административной ошибке общего руководства из Ташкента. Эта ошибка, по-видимому, пока не отразилась среди туркменского и киргизского населения остальных областей; но среди Ферганской области дала логически неизбежные печальные последствия. Ошибка усугубилась неясными, противоречивыми, излишне поспешными распоряжениями категорического характера”.
Как видим, ферганский военный губернатор был уверен, что отсутствие выступлений среди киргизов и туркмен (то есть в Семиреченской, Сыр-Дарьинской и Закаспийской областях) – это временное явление. Так и случилось, через некоторое время эти области взбунтовались, причем значительно более грозно и яростно, чем Самаркандская и Ферганская. Но эти предупреждения, как и слова, сказанные А.И.Гиппиусом на совещаниях 2 и 3 июля, не были услышаны.
Так что, вполне вероятно, что отказ в военной помощи, последовавший в ответ на обращение А.И.Гиппиуса 12 июля, был мелкой местью со стороны Генерал-губернатора М.Р.Ерофеева “слишком умному” военному губернатору. Как бы то ни было, но история повернулась так, что этот “мстительный” отказ в направлении воинских подразделений для подавления протеста спас не один десяток, а может быть и тысячи, человеческих жизней.
“…вступил в Андижане своей властью для исполнения насущных функций главноначальствующего…”
Оставшись без силовой поддержки и не получив обещания таковой из Ташкента, генерал-лейтенант А.И.Гиппиус начал действовать самостоятельно. Он выстрелил, но не пулемётными очередями и ружейными залпами по безоружным, а словом.
Первые пару дней бунта – 13 и 14 го июля – А.И.Гиппиус ездил по вверенной ему области, собирал для разговора мусульманских лидеров и аксакалов, убеждал их употребить свое влияние для успокоения взбунтовавшегося простого люда. Муллы и аксакалы слушали губернатора, но не торопились выполнять его просьбу. Ссылались на то, что, дескать, “вот как Ташкент и Самарканд сделают, так и мы с них пример возьмем”.
Тогда Гиппиус 15-го июля составил и отпечатал в тысячах экземпляров, а 16-го разослал по всей области свое первое “Объявление Туземному населению”, в котором, в частности, написал
“Во избежание неправильного понимания смысла означенного Высочайшего повеления считаю должным дать следующие разъяснения.
Туземное население привлекается к участию не в военных действиях, а только к выполнению работ позади действующей армии, для исправления дорог, мостов и тому подобного, то есть к таким работам, к каким население привыкло и в мирное время, работая у себя дома.
В заботах о том, чтобы туземное население не расстроило своих хозяйств от отвлечения от полевых работ рабочих рук, Правительство постановило брать не всех молодых мужчин, а на первых порах приблизительно одного работника от каждых пяти дворов”
И это сработало. На следующий день население Ферганской области не буйствовало, а читало и обсуждало обращение своего губернатора. Увидев, что его мирные маневры дают желаемый эффект, военный губернатор постарался развить выбранную линию поведения и закрепить успех. 16 июля он приехал в самую “горячую точку” вверенной ему области – Андижан и составил второе обращение – «манифест к народам Ферганы», в котором объявил набор на тыловые работы добровольным.
18-го июля военный губернатор Ферганской области опубликовал этот “манифест”… и умиротворение было достигнуто. Беспорядки, случившиеся днем ранее в одной волости Наманганского уезда можно объяснить тем, что там не знали об общем замирении или тем, что в этих селениях решили воспользоваться возможностью поквитаться с ненавистным старостой. В любом случае это был последний всплеск насилия в Ферганской области в ту “лихую годину”.
Для сравнения: в те же дни в соседних областях, по указанию из Ташкента, было приказано распространять обращения совсем другого содержания. Вот, например, циркулярная телеграмма и.д. военного губернатора Закаспийской области Н.К.Калмакова от 16 июля 1916 г, текст которой приказывалось распространить “через встреченных людей среди населения” (документ № 429)
” [В] Самаркандской области расстреляно несколько тысяч туземцев, неповинующихся повелению и производящих бунт. Земли их будут отобраны в казну, жилища сравнены с землею”.
На самом деле в соседней Самаркандской области кровь полилась рекой только 18 июля. Карательный отряд казаков во главе с полковником П.П.Ивановым “обрек мечам и пожарам” Джизакский уезд. Военный губернатор Самаркандской области Н.С.Лыкошин фактически был отстранен от принятия решений: все решали и.д. Генерал-губернатора Туркестанского края и командующего Туркестанским военным округом М.Р.Ерофеев и рьяный исполнитель его приказов полковник П.П.Иванов. Позже эти двое припишут замирение Ферганской области гипнотизирующему эффекту, который произвела на ферганцев проявленная карателями жестокость по отношению к населению Джизакского уезда. То есть припишут себе самим и собственным делам. Но это – позже.
А 21 июля, будто нарочно провоцируя местное население, и. д. генерал-губернатора Туркестанского края М. Р. Ерофеев издает и рассылает Предписание о требовании поклонов от местного населения
“В знак преклонения туземного населения перед русской властью предложить всем туземцам всегда почтительно приветствовать офицеров и чиновников всех ведомств вставанием и поклоном. – Ерофеев”
Одни тушат разгорающийся пожар, другие льют масло в огонь. Та “неподготовленность” генерала от инфантерии М.Р.Ерофеева, о которой говорил генерал В.И.Покотило, обернулась распоряжениями, неадекватность которых граничит со злым умыслом.
А тем временем, оставленный без ташкентского надзора военный губернатор Ферганы продолжает свою политику мирного достижения цели. Первую задачу – умиротворение взбунтовавшихся масс военный губернатор решил: нападения на переписчиков прекратились. Правда властям тоже пришлось пойти на уступки: в Ферганская область фактически отказалась от составления посемейных списков. Теперь, не возобновляя переписи, было необходимо найти и запустить механизм добровольного набора местного населения в трудовую армию. Именно к этому и призывал население области А.И.Гиппиус в своем втором обращении. Ему было необходимо продемонстрировать реальные списки рабочих, готовых отправиться в зону боевых действий. В противном случае, военного губернатора можно было на полном основании обвинить в неисполнении высочайшего указа.
“…пробить столь несокрушимое средостение…”
Главное субъективное препятствие к инициированию “верноподданнического порыва” замиренных ферганцев военный губернатор области видел в мусульманских деятелях, которые и сами не собирались идти копать окопы и, помня незавидную участь переписчиков, не торопились благословлять на этот шаг свою паству.
Военный губернатор не ошибался. Он опирался на сведения, которые поступали от агентуры “охранки”, в частности начальник Туркестанского районного охранного отделения докладывал А.И.Гиппиусу 27 июля (документ № 130):
“… имею честь донести вашему превосходительству, что по вновь полученным из заслуживающего внимания агентурного источника сведениям 21 и 22 сего июля в сел. Канибадаме Кокандского уезда в доме канибадамского народного судьи Мулла-Тюря-Хан-Ходжа-Ишан-Дамулла-Саид-Усман-Ходжа-Ишанова происходили собрания по поводу осуществления набора туземцев в рабочие команды. При этом народный судья и местный имам объяснили собравшимся, что по шариату мусульманам никоим образом нельзя исполнить этого требования правительства, так как в шариате сказано, что кто пойдет в названные рабочие команды, тот сделается кафыром (неверным) и его потомки до седьмого колена будут мучиться в аду. В заключение было решено распространять среди населения слухи об оказании сопротивления при призыве рабочих.”
Это донесение было получено 27 июля, но судя по всему А.И.Гиппиус и сам был осведомлен о противодействующих ему силах: уже 23 июля 1916 года Александр Иванович сделал поразительный по неординарности и гражданской смелости шаг. Рассказать суть дела и некоторые подробности этой истории лучше, чем это сделал сам генерал-лейтенант Гиппиус в своей объяснительной записке на имя военного министра, невозможно. Поэтому привожу эту записку практически полностью.
Записка военного губернатора Ферганской области Гиппиуса
Беспорядки по поводу набора рабочих происходили почти во всех городах и разных селениях Ферганской области и в промежуток от 9 июля до 17 июля и прекратились лишь с 18 июля, со дня рассылки мной моего 2 воззвания к туземному населению. Для оказания своего нравственного воздействия на туземное население я, по собственному почину, разъезжал по всем городам Ферганской области в промежутке от 11 до 26 июля, после чего был вызван в Ташкент и с тех пор больше не возвращался в Ферганскую область.
Вскоре же после первых беспорядков стало ясно, что дело грозит перекинуться на почву религиозную, так как во время моих разъездов мне неоднократно докладывали, что туземцы ссылаются на Коран, якобы не допускающий им давать рабочих для нужд русской армии. Ранее, нежели начать вести свои беседы с населением, я неоднократно пытался, во всех городах, беседовать с лицами ученого мусульманского сословия, с муллами, мудариссами, аглямами, муфтиями и просил их разъяснить населению, что в Коране нет таких запретительных постановлений и не может быть, потому что Коран написан за тысячу лет до начала нынешней войны; я просил их перевести населению те места Корана, где говорится про необходимость подчинения властям; ведь ключи к разъяснению того, что написано в Коране, находятся у них, только у ученого сословия, которое знакомо со священным языком Корана, и сведения о том, что собственно написано в Коране, может проникать в население только черев мусульманских ученых. Я отлично понимал, что в такой моей просьбе заключался укор, ибо не кто иной, как сами же гг. муллы, открыли собою серию беспорядков в Ферганской области, вышедши 9 июля в Андижане из мечети Джами толпой с протестом против набора рабочих; толпа выросла от присоединения других туземцев, в результате чего были вызваны войска, и, оказалось, кажется, 11 человек раненых. Сам уездный начальник, полковник Бржезицкий, едва выбрался из толпы: его экипаж был окружен и дрожал от наседания бунтарей. [190]
В своих разговорах с этими господами я все время чувствовал упорное с их стороны сопротивление и понятно, почему: ведь ни закон о реквизиции 3 августа 1914 года, ни телеграмма министра внутренних дел от 29 июня 1916 года не упоминали про какие-либо изъятия или льготы для мулл, а муллы как раз подходят, все — сплошь, под объявленный призывной возраст от 19 до 31 года, к физической же работе чернорабочих они не только не привыкли (да и не годятся), но смотрят на нее с презрением.
В ответ мне эти ученые мусульмане или молчали, или говорили, что никак не могут исполнить моей просьбы по следующим причинам; мусульманский закон запрещает объяснять или разъяснять населению Коран, его можно только читать, но так как Коран написан на арабском языке, которого население совсем не понимает, то читать выборки из Корана нет смысла, — население все равно ничего не поймет; переводить же Коран на туземный язык также запрещается мусульманским законом.
Такой ответ был, безусловно, верен; однако для меня, как губернатора, было по тогдашним условиям и обстоятельствам весьма важно, в интересах охранения общественного порядка, в интересах правительственных и государственных, пробить столь несокрушимое средостение между администрацией и управляемым туземным населением. Если бы гг. ученым мусульманам было выгодно пробивать в июле сего года означенное средостение, то, я думаю, они отлично сумели бы справиться с задачей, несмотря на все мусульманские законы, но им самим это было невыгодно, и, по всей вероятности, сами же они и распускали или поддерживали такие слухи; во всяком случае, им было выгоднее молчать, а никак не разъяснять.
Убедившись после 10-дневных разговоров с учеными и мусульманами, что дело не подвигается вперед, я, наконец, им заявил, что если мусульманский закон запрещает мусульманским ученым разъяснять Коран населению и переводить его тексты на туземный язык, то я обойдусь и без мулл, а как знающий арабский язык, все сам один устрою и скажу населению, что в Коране нет указаний против нынешнего набора рабочих, и прочту те места Корана, где говорится про подчинение властям. Поэтому я просил (это было, кажется, в Коканде) этих ученых господ оказать мне только следующее содействие: через два дня, 23 июля, приготовить мне в Намангане несколько изданий Корана, так чтобы я мог выбрать привычный мне шрифт и заложить страницы, где говорится про необходимость подчинения властям.
К приятному своему изумлению, я встретил полнейшую охоту гг. ученых все, как я приказал, в точности исполнить и, действительно, 23 июля, когда я прибыл в Наманган, все было исполнено; на дворе мечети была собрана тысячная толпа туземцев, для меня приготовили удобное место на паперти мечети, возвышающейся над слушателями, а позади моего места, более в глубь мечети, ближе к молитвенной комнате, был поставлен большой стол, а на нем лежало несколько книг разных форматов.
Сказав слушателям вступление, я заявил, что сейчас я прочту подходящие места Корана и переведу эти места с арабского языка на обыкновенный язык, понятный слушателям-туземцам; но так как они арабского языка не знают и могут подумать, что и я его не знаю, то я сначала, прочту им первую молитву Корана, которую всякий мусульманин знает наизусть, а потом прочту и места про подчинение властям.
Я встал со своего места, подошел к столу, на котором были разложены разные издания Корана, стал выбирать знакомый мне шрифт и тут же увидел на столе сложенный халат, а на халате чалму. Я не придал этому никакого значения и сначала не понял, к чему тут на столе халат и чалма. Выбрал себе Коран и хотел вернуться к своему месту. В этот самый момент один туземец взял со стола халат с чалмой, а другой туземец, с умным и интеллигентным лицом, стал рядом и, обращаясь ко мне, сказал только одно слово: «таксыр» (в переводе: «господин»), рукой указывает мне на Коран, а глазами на крышу мечети. Тут только я вспомнил, что Коран нельзя публично читать без чалмы и халата, но вместе с тем понял и западню, какую приуготовили мне господа хитрые муллы, замыслившие поразить меня неожиданностью, конечно, в расчете, что не наденет же на себя военный губернатор чалмы и халата, а, следовательно, не придется ему и Корана читать. Это было очень умно задумано и исполнено, и я сразу несколько смутился, но из положения на глазах тысячной толпы, уездного начальника, чинов судебного ведомства и других чиновников надо было моментально найти правильный выход.
Что случилось бы, если бы я, остановившись перед внезапным препятствием, отказался от чтения? Мог последовать общий смех: не суйся, мол, г. губернатор, не в свое дело. А что случилось бы, если бы я просто отверг чалму и халат и стал бы в мечети читать Коран в своем форменном одеяния? Я рисковал возбудить против себя всю толпу (быть может, уже заранее подстроенную в этом смысле), а в лучшем случае не произвести впечатления: после моего ухода те же восточные политики-муллы могли бы, смеясь, распространять слухи: да, мы ему нарочно подсунули ненастоящий Коран, отлично зная, что не наденет же он чалмы, а в настоящем-то Коране и сказано, чтобы не давать для русской армии рабочих.
Уже впоследствии 10 сентября, когда я был у министра внутренних дел и все это рассказывал, А. А. Хвостов выразил мысль, что можно бы, разве, еще предложить одному из мулл прочесть коран. Однако в действительности это было собственно мне невозможно сделать по следующей причине. Я привык читать Коран, но не привык слушать его в чужом чтении, к тому же у всякого свое произношение. Я обучался арабскому языку у подлинного араба, у профессора Нофаля, в Петрограде и усвоил себе его произношение, а ферганские муллы читают Коран с различным произношением, то бухарским, то ферганским и так же, как и я, умеют только читать и понимать читаемое, но никто из них не владеет разговорным арабским языком, и, следовательно, не выработалось общего произношения, понятного каждому при устном чтении. Если бы я поручил читать Коран первому попавшемуся мулле, то я, вероятно, не понял бы того, что он читает, а, следовательно, не мог бы перевести. Значит, я должен был все же, сам заглядывать в книгу, — заглянуть же без чалмы опять нельзя, — а если бы мулла с намерением пропустил именно нужные мне места, то мне пришлось бы вступать с ним в препирательства. Все это крайне неудобно на глазах тысячной толпы, и впечатление было бы испорчено, мне же важно было не само по себе чтение, а именно впечатление на слушателей.
Я вышел из трудного положения сразу же, не задумываясь и без малейшего видимого замешательства, и даже предупреждая еще и другой мусульманский обычай, сказал очень спокойно, как дело мне известное и понятное: «хорошо, надену чалму, накиньте мне халат; я привык читать Коран; очень люблю эту вашу священную книгу и, будь я мусульманином, даже поцеловал бы ваш Коран и приложил бы ко лбу раньше, нежели начать читать». Затем я сел на свое место и спокойно провел всю свою программу. Окончив чтение Корана, я снял чалму и надел фуражку, а сзади скинули с меня халат. Все вышло очень спокойно и серьезно, царила мертвая тишина, а некоторые старики даже плакали от умиления.
Общее настроение было превосходное.
Гг. ученым муллам я не дал себя провести.
Остается добавить, что с толпой говорил не я непосредственно, а говорил громким голосом, только мой переводчик; я только следил за правильностью перевода; переводчику же я говорил, не повышая голоса.
Генерал-лейтенант А. Гиппиус”
23 июля 1916 года генерал-лейтенант А.И.Гиппиус в одиночку переиграл “мусульманскую ученую братию”, и, как результат, выиграл все трехнедельное сражение за организацию набора. Медленно, со скрипом и коррупционной составляющей, с использованием откупов, подкупов и найма, местное население начало записываться в рабочие команды. Задача, поставленная Николаем II, в Ферганской области начала решаться.
В эти дни в Самаркандской шло тотальное уничтожение населенных пунктов и жителей Джизакского уезда (эту карательную операцию отряда П.П.Иванова можно сравнивать только с известными гитлеровскими акциями в оккупированной Белоруссии, с ликвидацией Орадура во Франции или Лидице в Чехословакии). Информация об этих акциях, которую для устрашения коренного населения было предложено распространять среди протестующих, особого умиротворяющего воздействия на население соседних областей не имела: в конце июля начались эксцессы в Сыр-Дарьинской области, через 10 дней полыхнуло все Семиречье, крепло и ширилось сопротивление туркменских племен в Закаспийской области.
А из Ферганской области тем временем шли радостные и оптимистичные сообщения о добровольном формировании первого эшелона рабочих и успешном выполнении Высочайшего указа. Генерал-лейтенант А.И.Гиппиус чувствовал себя победителем и не скрывал этого.
И вот тут чаша терпения ташкентского и петроградского генералитета переполнилась!
О том, как начальство и общественность “отблагодарили” генерал-лейтенанта А.И.Гиппиуса, какие “награды” он получил за эту почти бескровную победу, кто и как присвоил его лавры, и как все это повлияло на личную судьбу генерал-лейтенанта А.И.Гиппиуса, будет рассказано в третьей части этой статьи.
