Прошло более ста лет со времени драматических событий в Туркестане, спусковым крючком к развитию которых послужил печально известный царский «указ о мобилизации». «За все эти десятилетия так и не были даны ответы на вопрос по какой причине … Повеление от 25 июня 1916 года оказалось таким непродуманным и невнятным, и в то же время таким неожиданным для всех слоев населения и всех исполнителей, а по результатам внедрения — разрушительным. Все это не позволяло ответить и на самый важный вопрос: были ли эти невнятность и разрушительность заложены в Высочайшее повеление сознательно и целенаправленно или они стали следствием грубой бюрократической ошибки, глубокого непрофессионализма лиц, готовивших этот документ?»
Данная статья, публикуемая в двух частях, предваряет серию репортажей о процессе подготовки «Высочайшего Повеления», рассказ в хронологическом порядке о том, кто, как, зачем или почему готовил его.
Тайна получения Высочайшего соизволения от 25 июня 1916 года
Среди многих сотен монографий, книг, диссертаций, брошюр, научных и публицистических статей, докладов и интервью, посвященных трагическим событиям в Туркестане летом-осенью 1916 года, скорее всего, нет ни одной публикации, где не упоминалось бы «Высочайшее повеление о привлечении мужского инородческого населения империи для работ по устройству оборонительных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии и иных работ, необходимых для государственной обороны» (далее — Высочайшее повеление, Повеление о реквизиции или Повеление от 25 июня). Этот нормативный акт, подписанный 25 июня 1916 года российским императором Николаем II, в современных публикациях называют по-разному — «высочайшее повеление», «царский указ», » указ от 25 июня 1916 года», «указ о мобилизации», «указ о реквизиции», но упоминание о нем присутствует всенепременно. И в этом нет ничего плохого или удивительного. Первостепенное значение и инициирующая роль этого документа в тех событиях бесспорны, так как вследствие его издания кардинально изменилась жизнь всего населения Туркестана, он стал формальным поводом для множества подлежащих жестоких приказов и действий властей, причиной множества трагических событий, происходивших во второй половине 1916 года и последующие как минимум 10 лет. Для всех жителей восточных окраин Российской империи, но особенно для коренного населения Туркестана, день 25 июня 1916 года стал в большей степень рубежом между миром и войной, чем 1 августа 1914 года, когда Российская империя вступила в мировую войну.
Повеление о реквизиции, хотя это и не осознается не только большинством людей XXI века, но и многими современными историками, относится к числу таких переломных для хода российской истории документов периода правления последнего российского императора, как Манифест «Об усовершенствовании государственного порядка» от 17 октября 1905 года, «Указ о всеобщей мобилизации» от 1 августа 1914 года и «Акт об отречении от престола» от 2 (15 по новому стилю) марта 1917 года.
Первым историческую значимость Повеления от 25 июня 1916 года оценил член мусульманской группы Государственной думы IV созыва М.‑Ю.Г. Джафаров, выступая 15 декабря 1916 года на закрытом заседании Госдумы, посвященном обстоятельствам «реквизиции инородцев» в Туркестанском и Степном краях империи. В своем выступлении, весьма ярком, но оставшимся в тени исторической речи А.Ф. Керенского, Мамед-Юсиф Джапаров сказал (все цитаты из выступлений депутатов Госдумы 13 и 15 декабря 1916 года приведены по тексту сборника архивных документов «Восстание 1916 года в Средней Азии» под редакцией П.Г.Галузо 1932 года издания):
Высочайшее повеление, опубликованное 6 июля, открыло целую эру в жизни инородческого населения восточных окраин России—Кавказа, Туркестана, Сибири и степных областей. В процесс великой мировой войны оказались втянуты непосредственно сотни тысяч инородческого населения, живущего до сей поры особым экономическим укладом, занимающего в общегосударственном строе особое положение граждан, ограниченных в правах.
Спустя 100 лет не требуется доказывать, что слова депутата М.‑Ю.Г. Джафаров о «новой эре» были совершенно справедливы. Поэтому, повторим, непременное упоминание Высочайшего повеления в любом обсуждении туркестанских событий 1916 года и последующих лет абсолютно оправдано и удивлять не должно. Удивительно другое, а именно то, что, несмотря на неоспоримую значимость этого рокового документа, за сто с лишним лет, прошедших со дня его подписания, ни один историк не удосужился исследовать, как и кем готовилось данное Высочайшее повеление, кто, когда и при каких обстоятельствах его инициировал, составил и внес на утверждение императору Николаю II. За все эти десятилетия так и не были даны ответы на вопрос по какой причине, как признавали все чиновники того времени и все историки последующих времен, Повеление от 25 июня 1916 года оказалось таким непродуманным и невнятным, и в то же время таким неожиданным для всех слоев населения и всех исполнителей, а по результатам внедрения — разрушительным. Все это не позволяло ответить и на самый важный вопрос: были ли эти невнятность и разрушительность заложены в Высочайшее повеление сознательно и целенаправленно или они стали следствием грубой бюрократической ошибки, глубокого непрофессионализма лиц, готовивших этот документ
Ответы на эти вопросы могли дать только архивные документы, зафиксировавшие весь процесс принятия решения об использовании «инородческого» населения российских окраин для преодоления дефицита рабочих рук, возникшего на фронтах. Но такие документы за сто лет не были найдены. Более того, в богатейшей литературе по данному вопросу отсутствуют даже упоминания о предпринятых поисках в этом направлении. За целый век, прошедший с момента издания Высочайшего повеления, приводимые исследователями сведения о том, как оно родилось на свет, практически не изменились.
В знаменитых «Показаниях, данных прокурору Ташкентской судебной палаты 3 сентября 1916 года» Г.И. Бройдо уделяет «Высочайшему повелению…» буквально две строки, давая ему при этом совершенно однозначную смысловую оценку.
Приказ о «реквизиции» (не мобилизации) на тыловые работы взрослого туземного населения является приказом, явно провоцирующим восстание.
Практически то же самое сказал депутат Государственной Думы граф Д.П. Капнист-2-ой на заседании Госдумы 15 декабря 1916 года, посвященном событиям в Туркестанском крае:
Но вот позвольте вам сказать, как я узнал о том, что произошло здесь в Петрограде и затем в Туркестане, о том, что состоялось высочайшее повеление о призыве инородцев в войска с указанием возраста призыва от 19 до 43 лет: я узнал это от нашего исправника по телефону, он мне обыкновенно вечером читал все агентские телеграммы, которые приходят. И вот, когда я услышал это по телефону, я сказал: да позвольте, я совершенно уверен, что через неделю Туркестан будет объявлен на военном положении. Через неделю так и оказалось. Отчего это произошло, отчего я, сидя в Золотоношском уезде, Полтавской губернии мог представить себе то, что будет? Да оттого, что я пробыл год в Туркестане, участвовал в ревизии сенатора графа К.К. Палена, ознакомился с Туркестаном и для меня было совершенно ясно, что те события, которые имели место, они не могут не случиться.
Если граф Д.П. Капнист-2-ой говорил в основном о провокационном характере содержания Высочайшего Повеления, то главный докладчик того заседания — депутат А.Ф. Керенский в своем знаменитом докладе коснулся и вопроса процедуры его принятия.
Я утверждаю, г. г., что этого высочайшего повеления в порядке, каком оно было издано, издано быть не могло; я утверждаю, что самое высочайшее повеление нарушило основной закон Российской империи, 71 ст., говорящую о том, что русские подданные обязаны отбывать повинность, только согласно постановлению закона. В этом указе сделана ссылка на закон о реквизиции, прошедшей по 87 ст., но эта ссылка совершенно неверна, да и самый закон, сам указ говорит, что нужно только определение возрастов и установление подробных правил выработать применительно к порядку закона о реквизиции. И действительно, если вы возьмете ст. 137, 138, 139 и следующие статьи закона о реквизиции по приказу 1914 г. по военному ведомству, то вы увидите, что правила о реквизиции не предвидят того казуса, или того явления, которое было вызвано указом от 25 июня.
Будущий Председатель Временного Правительства, юрист по образованию, абсолютно правильно указывает на то, что по действовавшему тогда законодательству таким правовым актом, как «высочайшее повеление», не мог быть решен вопрос о привлечении массы российских подданных, освобожденных законом от воинской повинности, к участию в делах обороны государства. Таким образом, А.Ф. Керенский показал — данное «высочайшее повеление» не должно было иметь правовой силы, его нельзя было применять.
И дальше А.Ф. Керенский приводит еще два обстоятельства, безусловно указывающих на грубые нарушения законодательства со стороны должностных лиц, подготовивших Повеление о реквизиции и принявших меры по его реализации:
Таким образом самое содержание указа, опубликованного 6 июля, не подлежало распубликованию в Собрании узаконений и распоряжений правительства. И правительствующий сенат должен был задержать распубликование этого закона, как нарушающего Основные Законы по своему содержанию.
Кроме того, г.г., в ст. 93 Осн. Зак. совершенно точно установлено каком порядке на местах приводятся в исполнение, в действие новые законы или новые указы высочайшей власти. Там говорится, что на местах то или иное распоряжение Узаконений правительства начинает действовать только со времени получения в данном месте соответствующего номера Собрания узаконений и распоряжений правительства. В случае же [если] правительство считает данную меру необходимой провести в порядке экстренном, это особо должно быть оговорено в самом законе. И действительно, даже уже во время войны, когда были расширены полномочия в порядке верховного управления местным главнокомандующим и командующим армиями, то в высочайшем указе от 29 августа 1914 года было сказано в п. 5: «Провести настоящий указ в исполнение по телеграфу».
Между тем, в высочайшем повелении от 25 июня такого пункта не содержится; местная власть не имела права приступить к выполнению этого указа вне условий, ст. 93 предусмотренных. И председатель Совета министров, и министр внутренних дел никоим образом не мог по телеграфу еще в конце июня, т.е. до распубликования в Собрании узаконений и распоряжений правительства требовать по телеграфу от местных властей немедленного и неукоснительного исполнения высочайшего повеления от 25 июня.
И в этих обвинениях А.Ф. Керенский тоже абсолютно прав: Повеление от 25 июня 1916 года было введено в действие с откровенным нарушением законодательных норм. Так что вся эта «реквизиция инородцев» изначально была вопиющим, грубым беззаконием.
На том же заседании Государственной думы в упомянутом выше выступлении депутат М.-Ю.Г. Джафаров, базируясь на аргументах выступавшего перед ним А.Ф. Керенского, сформулировал суть произошедшего коротко и ясно, не оставляя никаких сомнений
… призыв инородцев состоялся в порядке, нарушающем Основные Законы Империи и воплощен был в жизнь в форме, вызвавшей ничем не оправдываемые потрясения хозяйственной жизни инородческого населения. Незакономерные действия агентов высшей власти сопровождались безграничным произволом местных властей.
Содержащееся в докладах А.Ф. Керенского и М.-Ю.Г. Джафарова заключение о «незакономерности» или, говоря современным языком, незаконности методов, которыми был введен в действие данный правовой акт, на многие десятилетия стало аксиомой, не требующей дополнительных доказательств. Даже неоднократные смены государственной идеологии не изменили это мнение: Повеление о реквизиции было противозаконным, то есть те, кто его протащил были преступниками. В справедливости оценки, данной А.Ф. Керенским и М.Ю.Г Джафаровым нет ни разночтений, ни сомнений. Но, увы, во всех этих справедливых речах не содержалось даже намека на ответ, который интересует современных историков: «Если все это было таким грубым нарушением законодательства, то кто и каким образом совершил это преступление?» Ведь не могли же люди, составлявшие текст Повеления, не понимать, что все это — беззаконие. Как, какими аргументами и доводами они оправдывали свои действия? Эти вопросы остались открытыми и во время слушаний Государственной думы в 1916 году, и в ходе заседаний Чрезвычайной следственной комиссии Временного Правительства, и на многочисленных совещаниях и конференциях, проходивших в советские времена. Нет на них внятных ответов и 100 лет спустя.
При этом фактор «секретности» документов, содержащих ответ на этот вопрос, после двух революций 1917 года был полностью снят. И многочисленные историки имели полную свободу поиска в архивах. Многочисленные труды историков советского времени, сотни опубликованных документов — тому свидетельство. Но, ответа на заданный выше вопрос так и не последовало.
Через 10 лет после исторических заседаний Госдумы очевидец и один из первых исследователей событий 1916 года в Семиречье Турар Рыскулов в своей книге «Восстание туземцев в Туркестане в 1916 году» о Высочайшем повелении как поводе для восстания тоже говорит буквально двумя фразами:
Поводом к восстанию туземцев в 1916 году послужил набор туземных рабочих на тыловые работы фронта…
…Поспешно разработанная, эта мера стала сейчас же проводиться на окраинах России.
В 1930 году еще один современник тех событий военный врач С.Асфендияров, служивший в 1916 году в Ташкенте врачом одной из дружин государственного ополчения, а в начале 30-х годов занимавший пост заведующего кафедрой истории Казахского пединститута, опубликовал статью «Восстание 1916 года», в которой отмечает
Царский указ о призыве на тыловые работы «инородцев», не отбывавших воинской повинности, был объявлен 25 июня (по старому стилю) 1916 года. Это мероприятие правительства поддерживалось в Государственной Думе значительными группами русских помещиков при явном попустительстве кадетов. Русские националисты (Шульгин, Крупенский) и октябристы, при молчаливом согласии кадетов, требовали в думских кругах «цену крови», т. е. того, чтобы народы, не отбывавшие воинской повинности, несли бы одинаковые «жертвы» за «отечество» наравне с другими народами, были бы призваны для работы в тылу. Государственной Думой был принят соответствующий законопроект.
Как видим, и этот автор не уделяет «Высочайшему повелению…» особого внимания, более того, неправильно называет дату «объявления» Высочайшего повеления, и вообще смещает очередность событий, таким образом, что возникает впечатление, будто Государственная Дума участвовала в подготовке «указа о реквизиции», что категорически не соответствует действительности. Напротив, думцы были возмущены, что остались в стороне от принятия этого нормативного акта и именно поэтому считали его незаконным. В 1936 году С.Д. Асфендияров издал монографию «Национально-освободительное восстание 1916 года в Казахстане «, основанную на большом архивном материале, но и в этой работе есть только констатация того, что набор казахов на тыловые работы стал поводом для протестных выступлений.
Подобное отношение к этому нормативному акту проявляется в статье Мустафы Чокаева «Революция в Туркестане. Февральская эпоха», изданной в
Париже в 1930 году. Эмигрант-антисоветчик пишет (отметим, что главной темой этой статьи являются события не 1916-го, а 1917 го года):
Наступает 1916-й год, год страшных переживаний, год настоящей революции в Туркестане. Летом этого года выходит “высочайшее повеление”, призывавшее туркестанцев на военные работы в тылу и на фронте в возрасте от 19 до 43 лет. Туркестан ответил на это поголовным восстанием.
Таким образом, признавая «революционную» значимость царского повеления от 25 июня 1916 года, М.Чокаев просто констатирует общеизвестные факты, но не считает нужным анализировать, почему этот документ был составлен таким образом и опубликован в такой момент, что вызвал восстание.
Относительно большее внимание значению «Высочайшего повеления…» уделено в докладе «Восстание 1916 года» (стр.49-51), который председатель Совнаркома Киргизской АССР Юсуп Абдрахманов сделал 11 сентября 1931 года на торжественном заседании Киргизского правительства и Фрунзенского горсовета, в связи с 15-летием восстания. Руководитель правительства КирАССР докладывал своим товарищам:
Возмущение трудящихся масс, как пороховой погреб, было готово взорваться, но для этого не хватало искры огня. И этой искрой явилась «реквизиция» киргиз на тыловые работы. Таким образом, набор рабочих на тыловые работы явился непосредственным поводом к восстанию, а основные же причины лежали в тех экономических факторах, о которых я уже говорил. Однако следует оговориться, что набор рабочих на тыловые работы явился, в известной мере, и сам по себе тоже причиной, но не решающей, не основной. Основные причины кроются в социально-экономических факторах, в том, что режим колониального гнета стал невыносим для трудящихся масс, лишившихся земли, воды, скота, одним словом, средств существования.
Тем не менее, я вкратце остановлюсь и на значении набора рабочих на тыловые работы. Никто, конечно, не верил, что набор идет именно для тыловой работы. Почти все были уверены в том, что под этим предлогом набирают в солдаты. Служить же солдатами царской армии никому не хотелось. Служба в рядах царской армии среди киргиз была настолько ненавистна, что в первые годы завоевания края киргизы не давали своих детей в русские школы только потому, что почему-то были уверены в том, что учившихся в русских школах обязательно заберут в армию…
…Кроме того, немаловажную роль в таком отрицательном отношении трудящихся масс к набору сыграло и их знание действительного положения вещей на фронтах. Живя в близком соседстве с русскими крестьянами, имея среди них большой круг знакомства, киргизы были хорошо осведомлены, что многие из тех Иванов, Петров и т.д., которых отправили на фронт, больше не вернутся. Потому-то трудящиеся массы встретили «в штыки» приказ о «реквизиции» киргиз на тыловые работы.
Среди трудящихся масс киргизского населения не было двух мнений насчет «реквизиции». Все, как один, отнеслись отрицательно к набору рабочих на тыловые работы. И в то время, когда царская администрация, при помощи волостных управителей и влиятельных манапов, готовилась к проведению мобилизации рабочих, трудящиеся массы готовились к восстанию.
Как видим, Ю.Абдрахманов, подобно прочим среднеазиатским деятелям 20х-30-х годов, непосредственным свидетелям и участникам тех событий, констатировал только последствия царского указа, но не пытался ответить на вопрос был ли этот документ изначально задуман как «искра огня» или стал таковым исключительно в силу того, что Семиречье к лету 1916 года уже было «пороховой бочкой».
Спустя 10 лет после упомянутой ранее первой публикации Турар Рыскулов, в предисловии к сборнику документов «Восстание 1916 года в Киргизстане«, изданном в 1937 году, практически ничего не добавляет к своим оценкам «Высочайшего повеления…», приведенным в статье 1926 года
Толчком к восстанию послужил приказ царского правительства от 25 июня (старого стиля) 1916 г. о привлечении на время войны «к работам по устройству оборонительных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии инородцев, освобожденных от воинской повинности, и в частности туземного населения Туркестанского края». Царское правительство этой мерой имело в виду использовать массу русских солдат и рабочих, занятых на тыловых работах, непосредственно на войне, заменив их мобилизованными «инородцами», в которых оно усматривало более покорную и «даровую» рабочую силу.
Заканчивая рассказ о суждениях по поводу «Высочайшего повеления», сделанных современниками и участниками тех событий, надо назвать еще одного деятеля той эпохи, который, не принимая лично участия в подготовке этого документа, имел возможность знать все, или почти все, нюансы этой истории. Речь, конечно же, о генерал-адъютанте А.Н. Куропаткине, которого сам император Николай II, недовольный тем, как в Туркестане исполняется его Высочайшее повеление, срочно отозвал с поста главнокомандующего Северным фронтом и, наделив практически неограниченными полномочиями, направил в Туркестан расхлёбывать ту кровавую кашу, которую заварили петроградские министры и туркестанские губернаторы. Перед тем, как отправиться в Ташкент, вновь назначенный Туркестанский генерал-губернатор имел несколько дней для ознакомления со всей документацией по этому вопросу. Кроме того, он встречался и имел беседы со многими высшими чиновниками, причастными к подготовке Высочайшего повеления. Но, к сожалению, в своем дневнике генерал-адъютант А.Н. Куропаткин не зафиксировал никаких подробностей. И всё же даже те две фразы в дневниковой записи от 31 июля, которые впрямую относятся к этому документу, не оставляют сомнений: собираясь в Туркестан в первых числах августа 1916 года, генерал-адъютант А.Н. Куропаткин был осведомлен о том, кто были главными авторами Повеления от 25 июня 1916 года, но подробности того, как рождался этот документ, и ему были неведомы [РГВИА. Ф. 165. Оп. 1. Д. 1968. Л. 61]:
31 июля. Петроград.
В Туркестане и других степных областях возникли очень серьезные беспорядки. Пролилось много туземной и русской крови. Штюрмер и Шуваев сделали все возможное, чтобы возбудить население. Приказание о сборе туземцев на работы отправлено Штюрмером без запроса начальствующих лиц на местах и получения их мнения о порядке и сроках приведения высочайшей воли о призыве населения к работам. Приказано было депешею от 5 июля призвать население немедленно все в возрасте от 19 до 43 лет и немедленно отправить этих рабочих на фронты рыть окопы и другие работы.
Поскольку сейчас мы достоверно знаем, что телеграмма о срочном начале реквизиции, подписанная министром внутренних дел Б.В. Штюрмером, была отправлена в Туркестан не 5 июля 1916 года, как пишет А.Н. Куропаткин, а неделей ранее, можно предположить, что даже назначенному императорской волей Туркестанскому генерал-губернатору тоже всю правду не рассказали… Во всяком случае 31 июля 1916 года он ее не знал. Может быть 3 июля, когда А.Н. Куропаткин два часа беседовал с военным министром Д.С. Шуваевым, тот рассказал все более детально, но это нам знать не дано, а в дневнике А.Н. Куропаткина кроме приведенной выше фразы никакой дополнительной информации по этому поводу нет.
На этом обзор мнений хорошо информированных современников тех событий считаем завершенным и переходим к анализу высказываний профессиональных историков, исследовавших обстоятельства «восстания 1916 года в Туркестане «.
В 1932 году вышел в свет первый тематический сборник архивных документов «Восстание 1916 года в Средней Азии» под редакцией П.Г.Галузо и с предисловием историка С.Волина. В этом сборнике были впервые в полном объеме без купюр опубликованы расшифровки официальных стенограмм заседаний Государственной думы 13 и 15 декабря 1916 года, то есть все 6 докладов депутатов, посвященных событиям в Туркестане и в Степном крае. Примечательно, что авторы сборника — историки-марксисты — ничего не смогли добавить нового к тем характеристикам Повеления о реквизиции, которые дали депутаты Госдумы. Но зато они указали, что преступен сам замысел использовать неподготовленных людей для решения проблем, в которые государство само себя загнало. В предисловии к изданию С.Волин пишет
Керенский, Джафаров и прочие говорят о незаконности указа, о незаконности способа его проведения в жизнь, называют Штюрмера преступником. Однако никто из выступавших не сомневается в обязанности населения Туркестана жертвовать имуществом, трудом и жизнью для защиты своих эксплуататоров, сама Дума уже ранее требовала привлечения «инородцев» к воинской повинности. Она возмущена только проведением этой меры помимо нее, да еще «неполадками» в исполнении указа.
Подобные суждения и обвинения содержатся и других работах, вышедших до 1960 года и посвященных событиям 1916 года в Туркестане. Такой подход можно признать справедливым и полностью соответствующим марксистской идеологии. Следуя этой логике, вопрос о процедуре принятия заведомо неправомерного решения становился совершенно не важным, соответственно ответ на него — малосущественным и представляющим чисто академический интерес. А историки первых десятилетий Советской власти занимались «прикладной историей», поэтому они и не стали разбираться в том, как и по чьей вине возникли «неполадки».
Как известно, итог первого советского периода изучения трагедии 1916 года был поведен в «Тезисах Казахского научно-исследовательского института марксизма-ленинизма при Крайкоме ВКП(б) «Национально-освободительное восстание казахских трудящихся против царизма в 1916 году», опубликованных в книге «Восстание 1916 года в Казахстане. Сборник воспоминаний и материалов», изданной в 1937 году в Алма-Ате. В этих «Тезисах…» Высочайшее повеление уничижительно названо «приказ о так называемой «реквизиции туземцев» на тыловые работы» и его историческая роль даже не обсуждается. При таком подходе естественно, что и обстоятельства выпуска этого рокового документа на десятилетие были выведены за рамки всех научных исследований.
Историки, писавшие о туркестанских событиях 1916 года в послесталинский период, подходили к изучению «восстания 1916 года» более объективно и фундаментально, но, как и их предшественники, никаких деталей подготовки Повеления от 25 июня 1916 года не раскрыли. Капитальная работа пяти академий наук — сборник документов и материалов «Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане», содержащая тексты и описания более полутысячи архивных документов, ничего нового в историографию собственно Высочайшего повеления не внесла. Фундаментальный труд К. Усенбаева «Восстание 1916 года в Киргизии«, как и несколько работ Х.Т. Турсунова, включая монографию «Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане«, посвящены изучению последствий введения в действие Повеления о реквизиции и поэтому в этих монографиях какая-либо информация о том, как этот документ готовился в «высших сферах» далекого от Туркестана Петрограда, также отсутствует.
Потом было 30 лет молчания, когда все эти события вообще мало интересовали историков: считалось, что все точки над i расставлены в названных выше трудах 60-х годов, подготовленных в связи с полувековой годовщиной событий. В обретших независимость среднеазиатских республиках тема «восстания 1916 года» опять была выдвинута на первый план, особенно в связи с вековой годовщиной тех событий. Но архивы этих новых государств не содержали ничего, что позволило бы раскрыть историю создания Высочайшего повеления. Но когда к этой теме подключились такие солидные организации как Российской архивное агентство, Московский государственный университет и ряд других научных центров, появились шансы, что данный вопрос наконец получит полный и внятный ответ. Но этого не случилось, хотя совершенно очевидно, что российскими историками были проведены целенаправленные поиски документов.
Подробная информация по предыстории появления «Высочайшего повеления…» приведена в статье к.и.н. Т.В. Котюковой «Воинская повинность и народы империи: «ограничение» или «привилегия», в «коллективной монографии» «Восстания 1916 г. в Азиатской России: неизвестное об известном (К 100-летию Высочайшего повеления 25 июня 1916 г.)«. В этой работе очень подробно, на основании большого числа документов описана многолетняя история попыток российской власти распространить принцип обязательной воинской повинности на коренных жителей земель, присоединенных к Российской империи в XVIII-XIX веках. Анализ попыток решения этой государственной задачи показывает, что, во-первых, военным чиновникам царской России постоянно, начиная с 1874 года, очень хотелось использовать население нехристианских окраин империи в качестве «пушечного мяса»; во-вторых, это желание постоянно наталкивалось на многочисленные объективные, практически непреодолимые препятствия и потому десятилетиями оставалось неисполненным; и в-третьих, ни разу за более чем 40 лет не возникало мысли использовать инородцев для военных нужд, но не как солдат, а как относительно дешевую «рабочую силу», принудительно привлекаемую к выполнению необходимых государству и армии работ.
Все перипетии этой эпопеи, начиная с 1874 года и до конца 1915 года хронологически последовательно и в деталях изложены в работе Т.В. Котюковой. Но, когда повествование доходит до 1916 года, подробное изложение прекращается. Обо всех событиях, последовавших в связи с заявленной на совещании в Штабе Верховного Главнокомандующего срочной и острой потребности для производства работ по устройству оборонительных сооружений в прифронтовых местностях контингента численностью 1 миллион человек, автор сообщает буквально в три абзаца
Летом 1916 г. в Ставке состоялось совещание о производстве работ по устройству оборонительных сооружений в прифронтовых местностях. Выяснилось, что нужен 1 млн человек. Из народов, не несущих воинскую повинность, собирались создать рабочие дружины общей численностью в 550 тыс. человек. Совет министров обсудил эту проблему на заседаниях 3, 6 и 14 июня 1916 г.
Уже 6 июня 1916 г. Управление воинской повинности МВД направило секретную депешу туркестанскому генерал-губернатору, в которой сообщалось об одобрении законопроекта Советом министров в принципе, но необходимости собрать дополнительные сведения. При этом управление просило генерал-губернатора ответить на вопрос: не следует ли опасаться каких-либо затруднений при призыве инородцев. Вопрос, видимо, был задан из вежливости, поскольку, не дав туркестанской администрации времени на обдуманный и хорошо взвешенный ответ, решение было принято …25 июня 1916 г. Николай II подписал Высочайшее повеление…
Высочайшее повеление было подписано, по сути, на фронте, в Ставке Верховного главнокомандующего. В условиях военного времени принятию столь важного решения не предшествовала долгая переписка с военным министром, АЧ ГШ, туркестанским генерал-губернатором, МИД и МВД, с детальным согласованием всех пунктов Высочайшего повеления, а самое главное — возможных последствий его принятия, как того требовала обычная бюрократическая практика…
Приведенный перечень того, что НЕ было сделано, совершенно верен, но ведь какие-то бюрократические действия всё-таки были предприняты, без этого ни одна бумага появиться не может. Это мнение подтверждают приведенные в той же статье Т.В. Котюковой большие отрывки из показаний, которые дал Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств, созданной Временным Правительством в 1917 году уже бывший военный министр Д.С. Шуваев. Во фрагменте протокола допроса генерала от инфантерии Д.С. Шуваева, касающемся Высочайшего повеления о реквизиции, обращает внимание формулировка первого вопроса, который задал Председатель ЧСК Н.К. Муравьев бывшему военному министру:
Председатель — Генерал, будьте добры дать краткий очерк того, как возникла мысль об этом высочайшем повелении, к которому вы оказались причастны, о привлечении мужского населения империи для работ по устройству оборонительных сооружений, и какое было тут участие Штюрмера, и какое ваше, потому что это имеет для нас значение.
Данный генералом от инфантерии Д.С. Шуваевым ответ на этот вопрос, который имеет значение и для нас сегодня, очень интересен тем… как уходит от него бывший министр, как он забалтывает и остальные заданные ему вопросы. Если бы тогда Чрезвычайная следственная комиссия «дожала» генерала, то в нашем сегодняшнем расследовании не было бы нужды. Но этого не произошло, в чем каждый читатель может убедиться самостоятельно: полный текст протокола допроса бывшего Военного министра генерала от инфантерии, Д.С. Шуваева есть на нашем сайте.
Кроме того, на сайте в помощь тем, кто захочет изучить этот вопрос самостоятельно и более детально, опубликован утвержденный императором Николаем II итоговый протокол трех заседаний Совета министров 3, 6 и 14 июня 1916 г., о которых упоминается в статье к.и.н. Т.В. Котюковой.
Подводя итог обзора наиболее значимых историографических источников, мы должны констатировать, что ни в одном из них, включая работу к.и.н. Т.В. Котюковой, которой открывается «коллективная монография», приуроченная к «столетию Высочайшего повеления от 25 июня 1916 года», собственно история рождения этого документа так и не раскрыта. Причина этого абсолютна ясна и проста: историки за 100 лет так и не смогли обнаружить документы, созданные в ходе подготовки текста царского повеления. Так может быть этих документов и нет в природе? Может быть их уничтожили в беспокойные революционные времена?
Предположение такое вполне обосновано: в протоколах допроса Чрезвычайной следственной комиссией бывшего Военного министра генерала от инфантерии М.А. Беляева имеются показания, как по его распоряжению 1 марта 1917 года были уничтожены документы, хранившиеся в министерском кабинете в здании на набережной Мойке. Вот этот фрагмент протокола — вопросы задает член ЧСК, генерал-майор В.А. Апушкин, назначенный Временным Правительством главным военным прокурором («Падение царского режима. Том. 2. стр. 228)
Апушкин. — А операция сожжения [документов] когда началась?
Беляев. — Началась… Я ушел около 3’/, — 4 часов. Это продолжалось каких-нибудь 20 минут.
Апушкин. — А приготовления к операции были?
Беляев. — Я лично не приготовлял.
Апушкин. — А вы отдали приказание об этом когда?
Беляев. — Я помню, когда был в Адмиралтействе, то передал по телефону своему секретарю, чтобы, если будет опасность разгрома, у него были шифры и т. д., он все уничтожил. Он говорил, что у него было приготовлено разложено, что у него имеется.
Апушкин. — Это было, когда?
Беляев. — Это было ночью, с понедельника на вторник, когда мы были в Адмиралтействе, с 27 на 28 [февраля 1917 года].
Апушкин. — С 27 на 28. А сожжение последовало 1-го?
Беляев. — Да, верно.
Апушкин. — За исключением нескольких бумаг?
Беляев. — За исключением одной записки, которая была мне передана нашими союзниками и которая представляла секрет.
В дополнение к этому свидетельству генерала от инфантерии М.А. Беляева в делах Отдела пенсионного и по службе солдат имеется ответ Канцелярии Военного министерства от 23 марта 1917 года № 6022, в котором сказано
Вследствие сношения от 21 марта с. г., за N 51307, канцелярия военного министерства сообщает, что все приложенные к докладной записке Главного штаба от 7 февраля с. г., за № 29, материалы находились у б[ывшего] Военного Министра генерала Беляева и им, по словам его личного секретаря, уничтожены.
Юрисконсульт, действительный статский советник /подпись/ Манилов (?)
Учитывая, что отдел Военного министерства с указанным наименованием — это бывший Отдел пенсионный и по делам нижних чинов Главного штаба, который с июня 1916 года курировал вопрос о наборе инородцев на тыловые работы, а в январе-марте 1917 года спешно готовил ответ на запросы Государственной Думы по событиям в Туркестане, вероятность утраты интересующих нас документов становится очень высокой. Получив такую информацию, есть все основания опустить руки (или махнуть рукой) и прекратить поиски. Но если этого не делать, рассчитывать на лучшее и верить, что «рукописи не горят», то может и повезти. Что и произошло, и вот теперь эта проблема решена — «все тайное становится явным».
И в ближайшие дни в режиме ежедневных репортажей мы начнем публиковать в хронологической последовательности документы, которые наконец-то раскроют все детали подготовки этого злосчастного Высочайшего повеления. Ни в коей мере не обеспечив решение кадровой проблемы на фронтах, оно имело своими последствиями неисчислимые бедствия, в том числе позволило большой группе лиц провернуть такую авантюру, которая поставила на грань исчезновения целый народ.
И все, кому это интересно, смогут узнать, насколько был прав генерал-адъютант А.Н. Куропаткин, обвиняя в этом Б.В. Штюрмера и Д.С. Шуваева, и почему последний в своих показаниях Чрезвычайной комиссии не стал раскрывать правду.
ЧИТАТЬ ЧАСТЬ 2-Ю СТАТЬИ О ПОДГОТОВКЕ вЫСОЧАЙШЕГО СОИЗВОЛЕНИЯ… >
