|
Жусуп Турусбеков
КАРАКЧЫНЫН ТРАГЕДИЯСЫ
ПОЭМА
1942-жыл
Злоба и глупость буянили здесь
На площадях, как звери
Их выводок даже сейчас узнаешь
По озлоблению в вере
Г.Гейне (“Германия”)
Буулугуп жээкке урунуп, кемер кылып,
Жаш төгүп соолуккандай кээде тынып;
Томсоруп колго тушкөн айыпкердей
Рейн агып калат кээде жылып.
Кимдерден, эмнеликтен, улуу өзөндүн
Кандайча калды экен шагы сынып?
Болбосо жетпегенге кол сунабы,
Мүчүлүш чала серпип умсунабы,
Көздөгон максатына жетпеген соң
Тиштенип ызаланып тумчугабы,
Кыжыры кайнап кетип кээ жерлерде
Чамынган арыстандай жулкунабы?
Журтунун бири өкүм, көбү жалтак,
Турмуш жок өтүп жаткан эриш, аркак.
Бирөөнүн байышы үчун миңдегени,
Же ажал, же болбосо айып тартат.
Калың эл ачарчылык тырмагында
Картайган Рейн суусун кайгылантат.
Миңи ыйлап, буга машыр бири күлөт,
Миңдердин өңү азып тирүү сүрөт…
Бул күндө Рейндик катын-балдар,
Кельнанын көчөсүндө тентип жүрөт.
Алардын арасынан бир кайраттуу,
Берлинге кабак буркеп, муштум туйөт.
«Балам…» деп кээ карылар жашын төгөт,
Кээлери дайынын билбей көөнө чөгөт.
Көчөдө кайырчылар толуп кеткен,
Мундирчен: «жолдон чык!..» деп шалпып сөгөт.
Ачкадан ар бурчтарда өлгөндөр кеп,
Аларга кайыр кылып, кимдер көмөт?!
Булар бир, Фрида бир, көргөн күн бир,
Ичте бук, жүрөк сыздап, көкүрөк кир.
Мукурап кечке сынык нан таба албай,
Отурду кашатында Рейндин.
Жаш бала муун, жүүн жок, «эне, нан!..» дейт,
Буларга тоюнар күн болобу бир?
Пааналап Фридага Макc мунжу,
Үшкүрүп терең кайгы ойдо отурду.
Жанына жалгыз жолдош — жыгач балдак,
Ажырап эки буттан калган тулку.
Жалдырайт, карашында бир кайрат жок,
Бүтүндөй кеткен окшойт көздүн курчу.
«Эне, нан!.. Эне, нан!..» деп курган бала,
Каруу жок солуп ыйлайт араң гана.
Үлдүрөп Фридага карап алып,
Жер чукуп болбогон соң кылар чара,
Тунжурап Макс башын жерге салат,
Тилинип эт жүрөгү пара, пара.
«Атаке!.. Энекебай!..» деген бойдон,
Уйкуга кетти бала эси ооган соң.
Көзүндө Фриданын жаш мөлтүлдөп,
Кубарган бетин жууду болуп жол, жол.
Эненин кыйналганын кайдан билсин,
Баланын жоругуна жетпес болжол.
Үшкүрүп шордууларды карап алып,
Бук болуп уйгу-туйгу куйуп-жанып,
Макстын көз алдында жер көчкөндөй,
Жыйрылды заманага көөну тарып.
Жалгыз ок аянычтуу көз карашы,
Жардамга чамасы жок, өзу карып.
Ичи өрт, каны качты, жаш акпады,
Сооротор Фриданы жөн таппады.
Алдында улуу Рейн акпагандай,
Табият өлүү өңдүү жан-жактагы.
Элестеп бир окуя болуп өткөн,
Дүркүрөп бүткөн бою сөз баштады:
-Фрида, айлаң канча, сабыр кылгын,
Курган жан ыйласа да өлүп тынчыр.
Өлкенү талоончулар бийлеп турса,
Тынч алып немец жашын кайдан тыйсын.
Көз жеткис Россия талаасында
Немецтер миллиондоп тапты кыргын.
Ушул мен сенин жарың Ганс менен,
Өрт кечип кан майданда болдум эчен.
Кокустан жаралуулар колго түшсө,
Сындырып сөөк-сагын ого бетер,
Өлтүрүп көчөлөрго сүйрөп барып,
Тепкилеп өлүккө да кылдык кекээр!..
Орустун огуна учтук, талаада өлдүк,
Көңүлдү сооротуучу нени көрдүк?!.
Уруштун бир опасын көрдүкпү биз,
Не учун дарыя кылып кандар төктүк.
Жалгыз ок, мас болгончо ичип алып,
Таладык тынч кыштакты, олжо бөлдүк!
Бир күну бир орусту туткунга алдык,
Штабга уруп-согуп айдап бардык.
Чаргытып суракка жооп бербеген соң,
Ишара менен гана болду жарлык.
Көчөгө эл көзүнө алып чыгып,
Кыйнадык, анан кийин атып салдык.
Ал элде адамдардын ашкан көгү
Сүрдөнүп алда эмнедей болуп өңу,
Биздерди жалгыз кайсап жиберчудөй
Жалындап оттой кайнап эки көзү,
Тайманбай ажалга да тике карап,
Адамды титиреткен айткан сөзү:
«Каракчы, мыкаачылар — киши жегич,
«Канга — кан!» көтөрүлдү элим тегиз.
СССР чалкып жаткан көлдөй болуп,
Айбандар, оюңарда оңой жемиш.
Денеңер ар кай жерде чирип калар,
Берлинге кыйын болор кайтып кетиш!
Көйкөлгөн ырыс кени жерим үчүн,
Жаш баладай таалайлуу элим учун,
Күрөшуп силер менен жан беремин,
Антпесем кантип актайм эне сүтүн,
Сыр айтпайм, колдон келсе сырың тартам
Мынакей өлтүрмөктөн кылгын күкүм!..
Кор болбой өмүр суруп кемпир, чалдар,
Кул болбой эркин өсүп жапжаш балдар,
Өлкөмдө жыргал ашып-ташысын деп,
Курөштө өлдүм, менде кандай арман,
Силерди кары тарых суракка алат,
Сел болуп каптап келип аккан кандар!»
Ушинтип кымындай сыр айтканы жок,
Жазганып, тилин такыр тартканы жок.
Акыры кыйнагандан биз кыйналып,
Укмуштуу бул адамга чыгардык ок.
Көчөгө таштадык да басып кеттик,
Тим эле Российди жеңгенге окшоп».
Деп Макс башын салды жерди карап,
Кыйнады көңүлүнө түшкөн жараат.
Өмүрүнүн өткөндөру талоончулук,
Алдыңкы күнү улам — караңгыраак.
Оор ой басканына чыдай албай,
Үшкүрүп кайта кирди сезун улап.
— Үч жылы удаа жүрдүм салгылашып,
Ойнодум суу ордуна кандар чачып.
Гитлерге кокус бирөө сөз тийгизсе,
Койчу элем ит аткандай ордунда атып.
«СС» катарында мен бир арстан,
Курман деп жоого кирдим каным кашык.
Кана мен сыйлык керуп эмне алдым?
Ажырар эки буттан ажырадым.
Ачкадан катын-балам кырылыптыр,
Каңгырап, шумшук болуп жалгыз калдым.
Гитлер деп ок аралап жургөндөгү
Көрөрү ушул беле курган жандын?..
Суйгөн жар, татынакай балам кана,
(Мунжуга кайрылуучу адам кана?)
Ишенбей азазилдин тилине ээрчип,
Таптаттуу жыргайм деген санаам кана?
Шылдыңдап алдамчылар карап өтөт,
«СС»тин арстаны мына сага!
Чын болсо жан-жөкөрдүн айткан сөзү,
Гитлердин бирдей болсо эшик, төрү,
Эмне учун батышта да, чыгышта да
Көмүлбөй кала берди немец сөөгу,
Кыргынга чар тараптан учурадык.
Ойлонгун Германия, кимдин көөнү!
Кечикпей Германия кезиң келди,
Сындырды Россия биздин белди.
Бир атсан, үстү-үстүнө жооп берген,
Көрбөдүм орустардай өжөр элди,
Чыгышка кеткендердин көбү кайда,
Ойлонгун бул укмушту, кандай белги?
Ганс дагы аяган жок канын-жанын,
Майданда өлсө дагы көргөнү анын,
Баласы ачарчылык тырмагында,
Ыргалып араң сүлдөр сенин алың,
Дегенде купкуу эр дин кыбыратып,
Фрида деди Макска: «Болду, айтпагын!..»
Көп күнү туш-тушунан жатып камап
Орустун бир кыштагын кирдик талап
Бул жерден марыйбыз деп Ганс экөөбүз,
Үй-үйгө кире бердик олжо карап;
Түшүрүп отко, сууга эрки бардай,
Адамды чркин напси кайда алып барат.
Бир үйгө жөөлөп эле кирип барсак,
Дүнүйө, пальто… туфлий… жибек байпак!
Энчилүү өзүбүздүн мүлкүбүздөй,
Четинен тандап, тандап алып жатсак,
Бир аял биз киргенде толгоо кирип,
Жатты, эле тура келип каяша айтат:
Тим эле «алба» десе эмне кеппи,
Титиреп айткан сөзү сөөккө жетти.
«Каракчы, талоончулар…» дей берген соң,
Ачуубуз биздики да келип кетти.
Бейиши болгур Ганс курч эле го
Чыдабай тупа-туура ичке тепти.
«Токто Макс!..»* деп чыңырып тура калса,
Шалактайт колундагы жаткан бала.
Каны сууп, дени муздап, журөк сокпой,
Ачкалык алган экен эчак гана!
Түн түшту ушул жерде күн өлгөндөй,
Кайырчы… Рейн кызы Фридага…
Кайырчы, мунжу, азаптуу Германия!
Кызыңдын көргөн күнүн байка мына.
Өлүмгө башыңды тос, же көтөрүл,
Гитлерден күткөн жыргал ушул тура!
Деп кургур өзөн бойлоп бара жатат,
Каракчы башкарса эгер иш ушу да!..
|
Жусуп Турусбеков
НА БЕРЕГАХ РЕЙНА
ПОЭМА
1942
Перевод В.Семенова
1
Удары волн свинцово-тяжелы,
Клокочет Рейн, бушует у скалы,
Он мрачен, как преступник обреченный,
Чьи преступленья и черны, и злы.
В подземную темницу заключенный,
Он мечется, беснуясь среди мглы.
Быть может, Рейн клокочет, захотев
Из клетки тесной выпрыгнуть, как лев,
На городские улицы ворваться,
Захлестывать дома, рассвирепев,
На площадях просторных бесноваться
И на людей обрушивать свой гнев.
Ну что ж! Тут жизнь повсюду такова:
Здесь все права у сильного—у Льва,
И чтобы сытым оставался сильный,
Должна скатиться чья-то голова,
Голодный должен с миною умильной
Ждать крошек от чужого пиршества.
Вот Рейн… По берегам родной реки
С утра бредут уныло бедняки,
И лица их землисты, словно глина,
И кулаки сжимают смельчаки.
Грозят со злостью в сторону Берлина,
Но, знать, бессильны эти кулаки.
2
Судьба у Фриды, как у всех, горька.
Нет в доме больше хлеба ни куска.
Сынишка тянет к матери ручонки:
— Дай хлебца, мама!
А в глазах тоска…
О боже мой, какие у мальчонки глаза!
Как будто смерть его близка.
И больно Фриде,
Горько, горько ей.
За что такие муки для детей?
И у нее в душе кипит обида,
И сердце разрывают все сильней
Тоска и боль… Но вспомни, вспомни, Фрида,
Страданья ленинградских матерей.
Ты вместе с сыном голодаешь тут,
А русские детишки так и мрут
В голодном осажденном Ленинграде.
Фашисты только этого и ждут—
Чтоб задохнулся Ленинград в блокаде.
Да, над тобой вершится Правый суд.
Твой Ганс, твой муж под Гомелем убит.
Горюешь ты, душа твоя скорбит:
Сынок его остался сиротою.
Так почему же муж твой,
Как бандит,
Стрелял в детей, глумился над вдовою?
Над вами суд
История вершит.
С тобою рядом брат твой, инвалид.
Угрюмый Рейн у ваших ног бурлит…
О, ног теперь уже у Макса нету!..
Он злобно землю костылем долбит,
Как будто хочет расколоть планету,
Ту, на которой он сейчас сидит.
Поблескивают на груди кресты,
Но тусклые глаза его пусты.
Он слышит жалобы сестры едва ли,
Как будто бы ему (вздыхаешь ты)
С ногами вместе душу оторвали.
Он даже юркнуть не успел в кусты.
(Когда он шел в атаку у Орла,
Знать, в пятки у него душа ушла)…
Сидит солдат в эсэсовском мундире.
Все выжжено в душе его дотла.
Немало благ ему сулили в мире,
А что ему война уже дала?
Изрядный кус обещанной земли?
Сейчас по ней он ползает в пыли…
Одна ему опора (государство?)…
Нет, вся его опора—костыли!..
К чему нытье, ненужное бунтарство!
Уж лучше свой кусок с сестрой дели!..
3
Сквозь слезы Фрида Максу говорит:
„Ты видел сам, как был мой Ганс убит,
Ведь вы все время рядом воевали.
Ты расскажи о нем—
Душа болит…»
И взором, полным горя и печали,
С мольбой на Макса женщина глядит.
И словно пересиливая боль,
Тот морщится и говорит:
„Изволь!..
О нем, пожалуй, расскажу тебе я.
Не твой ли муж — арийской расы соль!
Твой муж, твой Ганс сражался, не робея,
Наш генерал поздравил не его ль!..
Я помню, мы вошли в одно село,
Рассыпались по хатам — и пошло!..
И воевать, и грабить мы умели.
В богатый дом нас с Гансом занесло.
Мы в комнаты просторные влетели,
В них было и уютно, и светло.
Там женщина рожавшая была.
Она глаза на Ганса подняла
И крикнула в лицо ему:
«Разбойник!..»
Она нас гневным взором так и жгла.
А ты ведь знаешь: вспыльчив был покойный,
И злоба в тот же миг его взяла.
Сама ты помнишь: Ганс твой был горяч.
Он бил ее в живот, тугой как мяч,
Чугунными своими сапогами.
И женщина свернулась, как калач,
И, корчась, застонала под ногами…
О, Ганс твой, он умелый был палач.
Она не опускала гневных глаз.
Ее проклятья слышу и сейчас.
Без сил она у наших ног стонала.
Казалось мне, что вся Россия нас
В то утро, ненавидя, проклинала,
И грозный свет в глазах ее не гас».
4
Сидела Фрида, бледная, в поту,
И ощущала в горле тошноту,
И все перед глазами шло кругами.
Казалось ей: не роженицу ту,
А Фриду, верную жену,
Ногами Ганс яростно пинал по животу.
Все больше, больше горбилась она,
Как будто новым горем сражена,
Как будто русской женщины проклятье
Ложилось, словно тяжкая вина,
На плечи ей.
Давило шею платье…
И нужно муку всю испить до дна.
И Фрида закричала:
— Замолчи!..
Но Макс лишь усмехнулся:
— Не кричи.
Была горжетка у тебя на шейке.
Ее ты обменяла на харчи.
Твой Ганс сорвал ее с одной еврейки,
Которую потом сожгли в печи.
А Фрида умоляла:
— Перестань!
Не унимался Макс:
— На сына глянь:
Хорошие у Фридриха штанишки!
Такая замечательная ткань!..
Твой муж стащил их с русского мальчишки
Пусть каждый побежденный платит дань.
Он так любил тебя, свою жену!..
Он потому и рвался на войну,
Чтоб ты жила спокойно и богато…
А я теперь судьбу свою кляну:
Нас фюрер подло обманул когда-то.
Мы скоро вместе с ним пойдем ко дну,
Закоченела Фридина душа.
Она прижала к сердцу, не дыша,
Худое тельце бледного сынишки,
Как будто кто-то,
Злую месть верша,
Хотел сорвать рубашку и штанишки
С дрожащего от страха малыша.
5
Какая боль!
О, как она остра!
„Ну, слушай дальше… Слушай же, сестра,
Как мы в России с Гансом воевали.
В одно село мы ворвались с утра,
И русского бойца живьем мы взяли.
Он, связанный, стоял среди двора.
Он на вопросы нам не отвечал.
Избитый в кровь он, знай себе, молчал.
Казалось, он совсем не ведал страха.
Ну хоть бы заругался, закричал.
Свисала клочьями с него рубаха.
А он, казалось, нас не замечал.
Нет, было страшно не ему, а мне:
Я помню, как мурашки по спине
Бежали, меж лопаток проползая.
Я помню: стало мне страшней вдвойне
В тот миг, когда взглянул ему в глаза я,
Все так и задрожало в глубине.
Его глаза… Не злобясь, не кляня,
Суровое молчание храня,
Он так смотрел на фрицев желторотых,
Что мне казалось: не его — меня
Через минуту вздернут на воротах,
Задергаюсь в петле при свете дня.
Стоял наш пленник,
Гордый и прямой,
Стоял, красноречивый и немой,
И взор его был гневен, а не злобен.
Он был, тот храбрый враг недавний мой,
Самой России в этот миг подобен,
Подобен был стране его самой.
Мы видели, что нужно поспешить,
Что нужно казнь скорее совершить,
Иначе может он порвать веревки,
Один всю роту нашу сокрушить,
Осилить всех нас даже без винтовки,
Руками всех врагов передушить».
6
И Макс замолк.
Был страх в глазах его.
Как будто не повесили того
Израненного русского солдата,
Как будто среди взвода своего
Шагал он нынче в сторону заката,
И мог дойти до Макса самого.
“Его глаза преследуют меня
И в час полночный, и при свете дня.
Мне глаз его не позабыть вовеки.
Я всюду видел их среди огня…”.
И ужас трепетал в глазах калеки,
Рвался наружу, в голосе звеня.
Рассвет осенний был зловеще-рдян.
Был Рейн в его косых лучах багрян.
Тревожно новый день вставал с востока.
И солнце багровело сквозь туман,
Как гневное всевидящее око…
И был калека страхом обуян.
“Мне кажется, что ждет меня беда…
Я сам повесил русского тогда.
Но в смерть его я все равно не верю…
Мне кажется, что он придет сюда!
Был Макс подобен загнанному зверю,
Который ищет спрятаться куда.
Когда-то крепкий, статный и прямой,
Теперь без ног вернувшийся домой,
Полубезумный сгорбленный калека,
Обвитый словно траурной каймой,
Он — жалкое подобье человека —
Подобен был Германии самой.
Ей кажется, что сил она полна,
Великая, могучая страна,
Во всех боях не знает поражений.
Но смерть твоя, фашизм, предрешена,
И не спасет тебя твой „добрый гений»,
Что усики нафабрил дочерна.
Затянутая наглухо в мундир,
Готовая завоевать весь мир
Руками тех, что так хвастливо-пылки,
Наела ты в своих набегах жир,
Но у тебя подрезаны поджилки,
Ты рухнешь, перейдет в поминки пир.
Твой каждый шаг — лишь к гибели ступень.
Зловещ, тревожен твой грядущий день:
Он весь багровым заревом окрашен
Зарниц пронзающих ночную тень,
Разрывов, что клубятся среди пашен,
Горящих городов и деревень…
7
Над древнею рекой сестра и брат
В тоске, в молчанье горестном стоят.
Окаменели, потускнели лица.
Внизу валы холодные бурлят,
По ним багровый свет зари струится…
И на воду бросают оба взгляд.
Как воды эти скорбные красны!
Как будто в сердце самое страны,
Что первою все войны начинала,
Струится кровь со всех полей войны
И в блеске солнца вспыхивает ало.
Горячей кровью берега полны!
И кажется вот-вот через края
Переплеснется красная струя,
И все затопит, удержу не зная —
Поля и города… Но верю я,
Что есть еще Германия иная:
Отчизна, скромный труженик, твоя…
Германия! Есть у тебя сыны иные:
Они пекутся о твоей судьбе,
Они, они — сыны твои родные —
Готовы отстоять тебя в борьбе.
Не ты их загнала в концлагеря,
Не ты их губишь, голодом моря —
Враги твои, стоящие у власти.
Но знай: не пропадут их муки зря,
И скажет твой народ:
„А ну-ка слазьте!»,
За шиворот врагов твоих беря.
Германия!
Твой скорбный путь тернист.
Но знай, что верный сын твой коммунист
Изведал за тебя и муку, и тревогу,
Лишь он перед тобою сердцем чист.
Он выведет на новую дорогу
Тебя, что к пропасти привел фашист.
Германия!
Тот русский воин жив.
Он пал когда-то, голову сложив,
И вновь восстал из праха, воскресая.
Ждет смерть в его краю солдат чужих.
Час близок: он придет, тебя спасая,
Твоих врагов навеки сокрушив. |
Поэма была опубликована тогда же в годы войны, в 1942 году в январе в журнале” Советтик Кыргызстан”
