Перед вами еще один яркий документ из прессы 1911 года в полном цвете описывающий картину разрушения традиционного уклада кочевников Туркестана и разорения тех из них, кто предпочел заниматься земледелием, попустительство властей в отношении хищнических действий колонизаторов «легальных» и «нелегальных» за 5 лет до трагических событий. Несложно уловить связь с последующей драмой. Оценка действиям сторон дана однозначная, и это при том, что вряд ли можно заподозрить печатный орган военной администрации в особенных симпатиях «инородцам»…
1 часть — «Туркестанские ведомости» № 3940 от 9 марта 1911 года
ХИЩНИКИ И ПАРАЗИТЫ
Суд вынес тюремное заключение крупнейшей фирме Туркестана за сельское ростовщичество. Фирма, конечно, апеллировала или кассировала приговор, возможно даже, что она добьется смягчения или оправдания, но сам факт останется, факт сельского ростовщичества, которым не брезгуют целые фирмы, делающие свои миллионные дела и которым насыщена и отравлена вся жизнь номада.
Киргизы — это та почва, на которую уселись паразиты-хищники всех национальностей и которую высасывают все те коммерсанты, начиная от хлопковода, кончая барышником конного базара, имя коим легион. Прикрывшись распиской, векселем, обязательством, печатями и марками — короче утвердившись на легальной почве, ростовщик, считая себя, безусловно, добродетелем, сосет соки, подрывая в корне благосостояние не только отдельных индивидов, но и целой области. Это хищник, так сказать, легальный, нелегальный хищник настолько первобытен и примитивен, что даже не верится, как он имеет возможность быть причисленным к этому классу, до того наивны те приёмы, которые употребляет он для ловли своих жертв.
Нужда, беспечность, наивность, леность и, рядом с хитростью, хорошо ужившаяся доверчивость, вот те струны души номада, на которых и играют разные предприниматели.
Первая ласточка — вестник весны; первый скотопромышленник, появившийся на базаре, тоже возвещает о её приближении. Он является ранним вестником зеленой травы, начала «пастбищного сезона» и с его появлением у киргиза скотовладельца начинается неприятное настроение, предшествующее расплате за прошлогодние долги. Еще с осени промышленник сам или через своих агентов ссудил в тяжелую минуту сбора податей киргизу n-ую сумму под будущий приплод или же под будущее совершеннолетие его скота, т.е. время, считающееся лучшим для убоя. Теперь он получает натурою свою ссуду по приблизительной цене 3 — 4 руб. за барана, стоящего на базаре в это же время не менее 7 — 8 рублей. И если бы цена поднялась еще выше, кредитор получает скот, по той цене, которая была обусловлена. Нет никакого сомнения, что в уплату отбирается скот самый рослый, здоровый и откормленный, оставляя хозяину экземпляры поплоше, в случае же недохвата оговоренного условиями займа скота, отбирается все, что может иметь ценность: лошадь, корова, седло, негодная кошомка — короче, брезгливости в конфискации имущества при этом не наблюдается.
Так как поручителями по такого сорта долговым обязательствам являются все те же киргизы, материальное положение которых находится вне всяких сомнений ростовщика, то и получка обратно долга не подлежит сомнению, потому что насколько легко скрыть оное имущество от кредитора — человека пришлого, настолько трудно это сделать от своего брата, да еще богатого брата — киргиза. Вообще, нравственного обязательства расплаты со своими долгами киргиз не чувствует, и это отсутствие переходит в нарочитое стремление надуть, когда он имеет дело с человеком чужим в особенности иной национальности, но быть корректным в пределах киргизской воспитанности со своими одноаульцами это оblige nоbles, вот почему поручительство его соседа является наиболее верным, в то же время как во всех иных случаях, он не упустит возможности не заплатить.
Как отзывается подобное «песчаное» (в отличие от сельского) ростовщичество на хозяйстве киргиза, угадать не трудно: ощипываемый из года в год киргиз в самый короткий срок становится банкротом, но если он не разорился ещё, то, во всяком случае, его хозяйство после «прореживания», сделанного кредитором настолько расшатывается, что о поправке при нормальном ходе дел — рассчитывать трудно. Подрывается хозяйство и качественно и количественно, так как лучшие экземпляры уходят в счет долга.
При некоторой широте постановки вопроса о влиянии описываемого факта можно было бы указать на деморализацию киргиза этими culturträger’ами, в том смысле, что приучают его относиться более чем легко к своим обязательствам в силу чересчур несправедливого сдирания шкуры кредиторами.
В свою очередь хищничество на почве ростовщичества порождает хищничество большой дороги, где хищниками являются уже киргизы по отношению к скототорговцам в то время, когда последние, набравши скота, едут в горы. Пользуясь своею отдаленностью, киргизы дерут с каждого гурта и за дело и без дела, и если требование перейдет от добровольного соглашения к насилию, то горе побежденному, которым всегда является скототорговец.
Не безынтересно проследить приблизительную «эволюцию» рубля промышленника скотом.
Если осенью промышленник, дал киргизу Аулиеатинского уезда в долг 300 руб., то весною он получит 100 баранов в возрасте от 1,5 — 2 лет, которых он гонит в горы. По дороге с него будет взыскано 7 рублей ветеринарного сбора и 4 рубля лесного за два уезда; киргизами, волками, пастухами и естественной смертью будет уничтожено, предположим, баранов 20, наконец, на расходы по поездке можно положить большую сумму для туземца в 100 рублей и то, прибывши в Фергану осенью, зa оставшихся 80 баранов, за вычетом расходов, скототорговец должен получить чистой прибыли рублей 600, т.е. 200 % на затраченный капитал.
Жужукин
(Окончание следует)
2 часть — «Туркестанские ведомости» № 3941 от 10 марта 1911 года
ХИЩНИКИ И ПАРАЗИТЫ
(Окончание)
Другой характер ростовщичества носит хищничество русского поселенца-крестьянина, которое по итогам нисколько не отличается от приведенного примера, с тою только разницею, что поле деятельности крестьянина суживается вследствие оседлости, неумения обращаться с киргизами в той степени, как сарты, и занятием хлебопашеством. Здесь ростовщичество в полном смысле сельское, и объектами являются уже не киргизы-кочевники, а киргизы землепашцы, т.е. те, которые в силу тех или иных экономических условий, принуждены были заняться землей и конечно вблизи русского поселка, так как само зарождение поселка обуславливается удобством земли и поливом. Киргиз со своими примитивными орудиями обработки, с «омачом», серпом, лопатой вместо веялки, совершенно не может конкурировать с крестьянином ни по качеству обработки земли, ни по количеству затраченного труда, ни по урожаю, и волей неволей должен искать помощи от мужика, вступая с ним в компанию по посеву.
Между тем этот последний, не заинтересованный в сохранении производительности земли компаньона, старается наилучшим образом использовать ее, взрыхляя почву глубже, чем его сделал бы у себя, не соблюдая севооборота, истощая ее льном и т. д., и т. д. Года через 2 —3 он расстается со своим «уртаком» и входит в компанию с другим, предоставляя первому ковырять свой надел после крестьянского двухлемешного плуга, чем угодно. Перед киргизом встает дилемма: или пахать самому и получить в лучшем случае урожай, который не окупит повседневных расходов, или же идти на заработок к тому же крестьянину. Но и в первом случае обойтись без поддержки извне киргиз не может: ему на посев надо чистых семян, которые он занимает у крестьянина до осени приблизительно за пуд — 1,5 пуда. Изголодавшись за зиму на скудный остаток от посева прошлого года, киргиз еще с весны начинает занимать под будущий урожай зерно и деньги. Ни в том, ни в другом случае, если его посев на глазах, он не получает отказа, но только расчет идет на следующих условиях: за 1 пуд зерна старого возвращается 1,5 пуда свежего зерна, за 3 — 4 рубля деньгами — 12 пудов пшеницы, за 2 — 3 рубля — 12 пудов овса и т.д. Мне рассказывали случаи, когда давалось 1 — 1,5 рубля денег за 12 пудов овса будущего урожая, в то время как он стоил осенью в самое дешевое время от 4 p. — 4 р. 50 к., а зимой достигал 7 — 8 рублей. Нетрудно высчитать % при таких «одолжениях» и нетрудно угадать, как должна отзываться эта спекуляция на хозяйстве киргиза. Осенью киргиз не получит ничего от своего урожая и переходит на положение самого типичного земельного пролетария, так как его единственная недвижимая собственность — его надел имеет отрицательную ценность: за него надо платить подати. Собрав свою дырявую юрту с голодной семьей, он кочует из одной округи поселка в другую, пока не пристроится годовым работником, на что требуются молодые и здоровые работники, и на что почти всегда предложение превышает спрос.
Большинство из них пускается в другую аферу, за неимением ничего продажного ими запродается свой труд на будущий год на полевые работы и главным образом на жнитво, когда спрос в свою очередь превышает предложение. Продается, конечно, за малую цену: за жнитво 1 батмана (1,5 десятины), которое во время работ возрастает до 8 — 10 рублей, предлагается 2—3 рубля и таким образом какой-нибудь богатей-крестьянин при посеве 100 батманов (при надельной земле в 15—20 десятин — остальная земля вся киргизская) платит вместо 800—900 рублей, 200—300 р.
Надо отдать справедливость, что не редки, а с каждым годом все чаще и чаще, случаи, когда киргиз, запродавши себя, перед самым жнитвом вдруг исчезнет из-под бдительного ока кредитора, оставив своего благодетеля вместе с его созревшим хлебом в критическом положении: он потихоньку перекочевал к другому поселку и там нанялся жать по текущей цене, отложив работу на своего соверена до той поры, когда будет окончена работа за наличные. Правда, за такое вероломство он лишается кредита, но заглядывать в будущее вообще не в духе ультра-реалиста киргиза.
Те киргизы, которые жнут и пашут вдали, не в округе поселка, конечно, не избегают сетей ростовщичества, но расстояние, связанное с неудобной дорогой, спасает хоть производительность земли, если не само хозяйство. Зато здесь вырастают крупные эксплуататоры из своей же среды в виде крупных баев, «суйлюмышей».
Наряду с описанным хищничеством, стоит мелкое паразитничество.
Где-нибудь в ущелье при устье его, где обыкновенно концентрируется жизнь данного района к осени, а летом становится большою дорогою, появляется мелкая лавочка capта торговца, у которого на пустой полке лежит на копейку „носового», бутылка керосина, клубок ниток, еще что-нибудь из очень мелкого коробейничного товара применительно к требованиям киргиз. Не последнее место занимает здесь самовар, чайник и ртуть, как патентованное средство от многих болезней, а наипаче от люэса.
Если через 3 года заглянуть в такую лавочку, то уже по масляной физиономии хозяина можно догадаться о положении дел, и действительно — если товара всего в лавочке прибавилось лишь на один кусок материи, то на его дворе ходят уже бараны, лошадь покрыта одеялом до самых ушей и напоминает забронированных рыцарских коней, а прежний дувал, окружавший его двор, разросся и вдоль и поперек и окружает уже клеверное поле. У него много друзей, и одного старичка с серьезным недостатком на лице он кормит усердно лепешками и обещает кормить всю жизнь, величая его папашей. Этот самозваный папаша, бывший владелец клеверного поля, вынужден был подарить ему 3 десятины клевера, но пока формальных обязательств не совершено, старичку нашептываются саги. Паразит этот приберет в конце концов, к рукам всю округу и, если впоследствии он не сделается капиталистом, то только потому, что, как из палки — воды, из его соседей не выжмешь капитала. Маклер, адвокат, лекарь, знахарь, ветеринар, а главное, скупщик и ростовщик, он делает обороты своего копеечного капитала то в одной отрасли, то в другой, совершая несколько циклов в год с геометрически возрастающими %%.
Этот тип не есть местное произведение, он выходец из города, он так сказать, оторвавшийся метеор от хаотической массы хищников города разных сословий, начиная от малограмотного писателя прошений на какую угодно тему prо и cоntra, кончая аферистами более крупной марки, оперирующими не грубой дачей денег в рост, ибо им хорошо известны соответствующие статьи закона, а на чем-нибудь потоньше, неизловимее, вроде покупки земельных угодий по подозрительно дешевой цене.
